Сбежавшее лето

   Причиной этой пустоты был не голод, а тоска, но сейчас, стоя в мок­рой от росы траве, она решила, что ей хочется есть. Она вернулась в дом, прошла в кухню, съела четыре толстых ломтя хлеба с малиновым варень­ем и поставила на плиту чайник. Что-то мурлыкал и напевал бойлер. Она положила холодные руки на его трубу и облизала измазанные вареньем губы.

   Ощущение пустоты в желудке не пропадало. Перед ее глазами мелька­ли лица, она слышала голоса.

   Лицо миссис Карвер, треугольное, с острым подбородком. Бледная кроличья мордочка тети Элис. Миссис Карвер говорит: «Вредная она девчонка, не сойти мне с этого места! Она рассказала им, что она сирота и живет у злой тетки...»

   И растерянное лицо тети Элис медленно заливает краска...

   Мэри  чуть  слышно  застонала   и  прижалась  лбом  к  трубе — так,   что чуть не обожглась.

   «А вдруг этот разговор и не случится? —думала она.— Но что может ему помешать? Только если миссис Карвер ночью ни с того, ни с сего умрет? Или утром по дороге к ним ее задавит машина».

   Такая женщина, как она, сочтет своим долгом поставить тетю Элис в известность о том, что болтает о ней за ее спиной ее собственная пле­мянница.

   И тетя Элис решит, что Мэри и вправду ненавидит ее...

   Закипел чайник, и Мэри посмотрела на кухонные часы. Почти полови­на восьмого, а миссис Карвер обычно приходит к девяти.

   Она взяла поднос, поставила на него чашку с блюдцем, ополоснула ки­пятком фарфоровый чайник и заварила крепкий и душистый чай, какой любила тетя Элис, но никогда для себя не делала. «Ради одного человека незачем тратить столько заварки»,— говорила она, а дедушке не разреша­лось пить крепкий чай из-за сердца.

   Пока она несла поднос наверх, она думала о том, что в доме на удив­ление темно. Она выглянула в окно. По земле все еще стелился ту­ман.

   Тетя Элис неловко села в постели, укрывая плечи шерстяной накид­кой. Волосы у нее были убраны под сетку, а два сидящих в розовой пласт­массе передних зуба плавали в стакане на ночном столике. Мэри из веж­ливости поспешно отвела взгляд.

   —  Я   решила,   что   вам   хочется   чаю,   тетя   Элис,— сказала   неуверен­но она.

   —  Мэри,   милочка...— задохнулась  тетя   Элис.   И,   быстро-быстро   за­моргав глазами, всхлипнула.

   «Она так ошеломлена,— подумала Мэри, едва сдерживая смех,— слов­но вместо чая ей принесли чек на тысячу фунтов стерлингов!»

   —  Надеюсь,    я   правильно   заварила,— добавила    она.— Я   положила пять ложек.

   Тетя Элис налила чай в чашку. Он был черный-пречерный.

   —  В  самый   раз,— отозвалась  тетя  Элис.— Чудесно!  Чай   в  постели. Какая роскошь! Я чувствую себя королевой Англии.

   Мэри   стояла   у   кровати.   Ей   одновременно   хотелось   и   уйти   и   ос­таться.

   —  А где сегодня солнышко? — поглядела в окно тетя Элис.— Погода, видно, меняется...

   Мэри переступила с одной ноги на другую.

   — Ничто не вечно под луной,— улыбнулась тетя Элис.— Всему при­ходит свой конец.

   Мэри хотелось сказать что-нибудь тете Элис, но, кроме «до свидания», она ничего не могла придумать, а этого говорить как раз не следовало. Поэтому она неловко и застенчиво улыбнулась и попятилась к дверям.

   На площадке она постояла с минуту. Глаза ее заволокло. Чай она отнесла, а придумать еще что-нибудь на радость тете Элис она была не в силах.

   Не забыть только оставить записку.

   Она вытащила записку из кармана и, войдя к себе в спальню, положи­ла ее на туалетный стол так, чтобы тетя Элис, открыв дверь, сразу ее уви­дела.

    Дорогая тетя Элис!

    Извините, что ухожу из дома, не предупредив вас, но теперь, когда вам известно, что я наделала, вы не захотите терпеть меня у себя.

    Целую вас, Мэри.

    Р. S. Поцелуйте дедушку и поблагодарите его за меня.

    Р.  Р. S. Все, что я говорила про вас, ложь.

   Письмо было написано еще накануне вечером, и она долго сидела над ним, пытаясь придумать, как лучше выразить свои мысли. А сейчас, пе­речитывая его, почувствовала влагу на глазах и в носу. Она фыркнула и с такой силой прижала к векам суставы пальцев, что перед ней вспыхнули снопы искр. Как порой хорошо быть плаксой: можно было бы лечь на кровать и завыть.

   Окинув взглядом комнату, она еще раз хлюпнула носом и ушла, тихо затворив за собой дверь.

   —  Я убежала из дома,— сказала она Саймону.

   Никакого ответа. Он стоял на голове, упершись ногами в стенку грота, и считал:

   —  Сто шестьдесят восемь, сто шестьдесят девять, сто семьдесят...

   —  Саймон!

   —  Сто семьдесят три, сто семьдесят четыре...

   —  Саймон, послушай...

   Он вскочил на ноги, красный, рассерженный.

   —  Только я сосредоточился, и ты все испортила,— упрекнул ее он.— Теперь   придется   начать   сначала. Я должен   досчитать   до   пятисот,   не меньше.

   —  Что не меньше?