Сборник критических статей Сергея Белякова

Интересно, что Славникова боится показаться хоть немного сентиментальной. В романе “Один в зеркале” она замечает, что отказалась от первого варианта судьбы героини, где упоминался трехлетний ребенок, чтобы избежать ненужной сентиментальности. В “Бессмертном” она отыскала для ребенка такие вот “трогательные” слова: “нянча елозящий ситцевый сверток”. Автор напоминает мне садовника, который срезает секатором каждый свежий побег на геометрически правильно подстриженном дереве. У Славниковой я нашел лишь один эпизод, где человеческое чувство преображает увиденное. Софья Андреевна, глядя на постаревшего, спившегося мужа, вдруг на мгновение увидела его молодым. И вот я невольно думаю: быть может, это случилось по авторскому недосмотру?

4

Ночь зловещую, гнойную, серую

Гонит утро… За дело пора…Д

День поплелся обычною мерою,

Дышит язвой сибирской, холерою

Воздух города….

Дмитрий Минаев. “Осеннее петербургское утро в семи песнях на одну тему”

Сказать, что Ольга Славникова — писатель городской, значит, еще ничего не сказать. В ее романах выражено достаточно редкое мироощущение человека, которому природа уже и не нужна. В нашей стране, за несколько десятилетий превратившейся из крестьянской в городскую, тяга людей к природе, к земле ощущается очень сильно, будь это пригородная дача или даже цветок на подоконнике. Что касается читающей публики, то картины природы, созданные Тургеневым, Толстым, Буниным, Паустовским, так прочно вошли в ее сознание, что кажутся личным опытом. Тем более неожиданно признание Славниковой в статье Город и лес”: “На самом деле горожанина вовсе не манит пыльная полоска леса на горизонте”, а “прелестный издали лужок вблизи оказывается болотиной”. Те немногие, по сравнению с городскими, картины природы в ее романах лишены какого-либо очарования, привлекательности. Они удивительно однообразны. Все сравнения почему-то одного порядка: “рассвет, как кислое молоко”, “багровый закат, стоявший вокруг какой-то сытой гущей, походил на борщ”, “разрытая глина кипела как гороховый суп”, “снежные хлопья большие, как куски батона”. Кажется, что нерадивая хозяйка уныло смотрит в окно через немытые окна грязной кухни. Так и хочется сказать, что злой тролль из сказки Андерсена нашептал, ведь именно в его зеркале “прелестные ландшафты выглядели вареным шпинатом”.

Иное дело город как художественное пространство, в котором действуют герои. Сколько фантазии! У города Славниковой есть своя мифология: “угрюмая, щекастая нимфа стриженой аллеи, мелкого ручейка рекламных огней”, “слепые белоглазые русалки городских подземных вод” и даже “Верховное существо, заменяющее упраздненного Бога”, что “оберегало Софью Андреевну из городских нечистых облаков”. Ее город узнаваем. Жителям Екатеринбурга покажутся знакомыми и ДК металлургов, массивное, мрачноватое здание, построенное в стиле “сталинского ампира”, и шарикоподшипниковый завод на улице Кузнечной с девятиэтажками вокруг него, от нумерации которых, как сказано в “Бессмертном”, можно сойти с ума. Действительно, можно. Думаю, увидят свое и жители других промышленных городов, построенных по типовым проектам, найдут сходство с этими “бетонно-барачными улицами и заводом на горизонте”, с “отравленными индустриальными катакомбами” и вокзалом, “пахнувшем, как один огромный туалет”. В этом городе дома “насилу отличались от своих проектных чертежей при помощи деревьев и облаков”, а пейзажи повторялись “в нескольких экземплярах”. Типовой город. Отсюда и странная только на первый взгляд путаница. Автор называет город то условным Ижевском, то Минском, то Магаданом.

Печать мрачного авторского мироощущения очень заметна в городских пейзажах и интерьерах. Тяжелое, гнетущее впечатление производят типичные для Славниковой места действия: психиатрическая больница, реанимация, морг (“Один в зеркале”); тесные, населенные монстрами коммуналки и общежития, где, например, комната художника Рябкова напоминала “сарай с видом на сарай”, и, конечно, кладбище (“Стрекоза”). Кажется, что земные люди в этом городе жить не могут, а разве что искусственные, какие-то гомункулусы, выращенные в ретортах дьявольских лабораторий. Безлюдное пространство, которое давно покинули живые души, такое впечатление создают городские пейзажи: “…на этой бетонной окраине туманные башни и циклопические стены со свистящими арками”. Так возникает образ города-фантома, в котором граница между реальным и нарисованным, действительно существующим и созданным воображением, причем больным воображением, слабо уловима, призрачна: “…в этом полунарисованном мире двигались только немногие живые существа”. А от этого ощущения вполне органичен переход в условно-символический план повествования, в “условное поле игры”, где автор, как шахматист или кукловод, расставляет своих героев.

5