Сборник "Лазарь и Вера"

— А что, я готов, — отозвался Липкин без промедления. — Но ты прав: до того занятый человек стал — сам себе удивляюсь... — Он рассмеялся, давая знать, что принимает мою иронию насчет саммитов... — Я чего звоню: завтрашний день у меня расписан по минутам, а послезавтра в Турцию лечу, требуется подскочить в Стамбул на пару деньков. Ну, а вернусь — тут мы и сообразим вечерочек... О’кей?..

Амстердам, Коценгаген... Теперь — Стамбул... Ну и ну... Интонация у Липкина, впрочем, была самая дружеская, словно мы не годы не видались, а какую-нибудь неделю.

Между тем опустевшие книжные стеллажи взирали на меня угрюмо, как ниши в стене колумбария. Полки с томами энциклопедии ждали своей очереди. Глядя на них, я ощущал себя не то предателем, не то палачом.

Я все-таки спросил:

— Тебе Юля объяснила, в чем дело?..

— А как же... Не тревожься, все будет, как ты хочешь.

Выходит, я зря так скверно думал о Липкине какие-то полчаса назад, не говоря уж о слухах, которые раньше до меня долетали и которым в душе я не давал должного отпора...

— Кстати, — сказал я, — энциклопедия и дочке твоей пригодится. Ведь она у тебя на филфаке, или я что-то путаю?..

— Все правильно, не путаешь. — Он помолчал, посопел в трубку. — Девка она способная, головастая, только забот с ними со всеми, сам понимаешь...

— Понимаю...

— «Понимаю!..» Что ты понимаешь?.. Ляпнул я однажды — мол, такой-то своего оболтуса в Кембридж посылает, вот наша Зинуля и загорелась... Так ведь Кембридж — это тебе не Конотоп и даже не МГУ, он та-аких денег стоит... Хотя с другой стороны Кембридж это Кембридж, верно?..

— Вы слышите, люди?.. — запела в трубку Юлька на фальшиво-«местечковый» манер. — И это родной отец?.. Он еще ду-умает, посылать ли свою единственную дочку в Кембридж?..

Слушая, как они припираются друг с другом, я начал опасаться, как бы в связи с Кембриджем Липкин не забыл об энциклопедии. Но, пожалуй, не стоило напоминать ему о ней лишний раз.

— Послушай, дорогой, — рассердился он, — мы когда с тобой встретились?.. Я не школу, не школу имею в виду...

— Не помню... Лет двадцать пять назад...

— Так вот, не двадцать пять, а двадцать семь, а если точно, так двадцать семь с половиной. И что — случалось за это время,

чтобы Липкин тебе соврал, не сдержал слова?.. — Он круто ругнулся. — Запомни: через два дня возвращаюсь из Турции, приезжаем к тебе, забираем энциклопедию — и все о’кей. Понял?.. Привет Маше! Хоп!..

6

В самом деле, напрасно я так настырничал с Липкиным... И он вполне справедливо врезал мне напоследок.

Двадцать восемь лет назад — Липкин был точен — в эпоху так называемой «оттепели» (какие связаны были с ней мечты, какие надежды!..) вышел мой первый роман. Страсти вокруг него клубились, кипели... Город наш, едва он появился на прилавках, тут же разделился на его яростных сторонников и столь же яростных противников, так мне, по крайней мере, казалось: по молодости я считал, что у людей нет иных забот, кроме как ходить на читательские конференции и сражаться друг с другом на диспутах. Но тема романа по тогдашним временам и вправду была живая, горячая: сталинский культ, репрессии, поиски правды...

И вот однажды — телефонный звонок. Незнакомый голос, незнакомая фамилия...

— Было бы хорошо, если бы вы заглянули к нам в редакцию. Когда?.. Да прямо сейчас.

Я не любил появляться в редакции нашей областной газеты. Она усердно боролась с «нашими идеологическими противниками» и представлялась мне гадючьим гнездом, от которого следует держаться подальше. Ничего хорошего я не ждал и на этот раз, входя в провонявший стоялым табачным дымом кабинет.

Меня встретил новый сотрудник, моих лет, невысокий, коренастый, с рано завязавшимся брюшком и короткой негнущейся шеей, отчего, должно быть, и показался мне с первого взгляда похожим на энергичного, упитанного, но несколько неуклюжего боровка, прущего напролом. Едва я вошел, как он вскочил и забегал, закружил по тесной комнате, тасуя бумаги на столе, двигая стулья и с опаской поглядывая на дверь — все сразу.

— Садитесь, — ткнул он толстым пальцем в сторону стола, за которым только что сидел сам. — И вот — почитайте... — Передо мной легли несколько исписанных от руки листков. — А я выйду, чтобы не мешать. И дверь запру — чтобы вам не мешали.

Я начал читать. Почерк был разборчивым, четким, фразы гладкими, состоявшими из расхожих тогда выражений: «очернение действительности», «отсутствие партийности», «клевета на историю нашей страны» и т.п. Но вся соль, вся, так сказать, пикантность присланного (или принесенного) в редакцию материала заключалось в том, что речь в нем шла о недавнем обсуждении моего романа в пединституте, причем от начала до конца все было переврано, вывернуто на изнанку.

— Ну, как, познакомились? — спросил, вернувшись, Липкин, я уже усвоил его ни о чем не говорившую мне в тот момент фамилию.

— И что скажете?

— Скажу, что материал идеально соответствует вашей газете.

— Я сам был на обсуждении и все слышал. Хотите знать мое мнение?

Липкин скомкал исписанные листы и бросил в корзину, стоявшую в углу, доверху наполненную мусором.