Сборник "Лазарь и Вера"

После того, как Марк Рабинович приехал в Америку (а приехал он сюда следом за дочкой, без которой ни его жена, ни он сам не представляли себе дальнейшей жизни), у него не стало причин для недовольства ни министерством, которое отказывало ему в гастролях, ни антисемитами, которые разукрашивали гнусными надписями афиши с его фамилией. Если здесь и существовали министерства и тому подобные учреждения, покровительствующие искусствам, то никакого интереса к Марку Рабиновичу они не проявляли, что же до афиш с его именем, то их не было и в помине. Всю Америку, от Бостона до Сан-Франциско, наводняли знаменитые оркестры и гастролеры, для Марка среди них не находилось места. Правда, кое-кто из тех, кого знал Марк, с грехом пополам, но устраивались — одни давали уроки, другие руководили хором рефьюджей пенсионного возраста при местном .ТСС, третьи играли в католической или протестантской церкви во время воскресной службы. Что же до Марка, то он никуда не ходил, никому не представлялся, никого ни о чем не просил, полагая, что это способно унизить — нет, не его, а искусство... Единственное, на что мог он рассчитывать, это ученики, появившиеся у него после объявления в городской газете. И это было уже кое-что, если бы не чудачества, привезенные им в Новый Свет.

Ученики у Марка были разные, от пяти до восьмидесяти лет, одаренные и не очень. Одаренные относились к урокам всерьез, но у них зачастую не хватало денег, чтоб оплачивать занятия. Не отличавшиеся же одаренностью обладали деньгами, но для них занятия музыкой бывали не более чем развлечением, иногда и с лечебной целью: одна из самых состоятельных учениц Марка обратилась к музыке по совету доктора, чтобы избежать дальнейшего развития артроза рук, а также прогрессирующей болезни Паркинсона. Что же Марк?.. Неспособным, хотя и денежным ученикам он в уроках отказывал, со способными занимался, не считаясь ни с временем, ни с ничтожной оплатой.

Естественно, это приводило к домашним конфликтам. Надя-Наденька-Надюша, которая когда-то с букетиком первых подснежников, зажатых в трепетном кулачке, поджидала его у служебного входа в Дом культуры маленького городка, где он выступал с концертом, теперь требовала от него денег, денег и денег. И не потому, что была не в меру жадной. Деньги нужны были, чтобы платить за квартиру, которую они снимали в самом дешевом районе, платить за горячую воду и электричество, которое они строжайше экономили, платить за продукты, в каждом супермаркете потрясавшие своими соблазнами, платить за страховку и ремонт машины (они приобрели старый драндулет, едва ли не эпохи Великой Депрессии, постоянно нуждающийся в починке), платить за множество других вещей, несмотря на исправно выручавший их гарбич и гараж-сейлы, где кое-что можно было купить почти за бесценок.

— Когда наконец до тебя дойдет, что это Америка, — в сердцах говорила она, пересчитывая принесенные Марком доллары, — Наверное, твои ученики держат тебя за круглого дурака...

— Видишь ли, Надюша, — говорил Марк, слабо защищаясь, между ними есть по-настоящему талантливые люди... А искусство, как ты понимаешь, требует жертв...

— Вот они пускай и жертвуют!.. Ты видел последний билл за телефон?..

Марк напоминал ей о Ване Клиберне, которого Америка подарила миру, но жена смотрела на него в упор безнадежным каменным взглядом. Сама она старалась зарабатывать, как и чем только могла — бегала на бебисит, на уборки, шила по заказу магазина элегантные галстучки для собак и теплые фуфаечки для зимних собачьих прогулок. Ее карие, легко загорающиеся глаза приобрели здесь холодный металлический блеск. Марк не выдерживал ее взгляда и, поникнув, уходил к дочке, нянчился с внуком, пока Леночка занималась в колледже и затем обучалась парикмахерскому делу (в прошлом она кончила библиотечный, по кому теперь это было нужно?..). Муж ее, двухметровый верзила, настилал карпет в компании таких же, как он, «русских», что для него, инженера по дизайну, тоже не было венцом мечтаний... Оба, однако, не жаловались, Америка им нравилась — возможностями, необозримыми перспективами... Что же до Марка, то он с величайшим наслаждением насвистывал полуторагодовалому внуку марш из «Аиды», тетешкал его и поглаживал маленькие ручки, пальчики с крохотными розовыми ноготочками, представляя, как однажды они коснутся пианинных клавиш... Внук, родившийся в Риме, по дороге в Америку, смотрел на деда любопытными круглыми глазами, вытянув губки трубочкой... В такие минуты они бывали очень похожи — Марк и его внук.

3