Сборник памяти

Прошло время. Стало очевидно, что отбросить знак еще не значит отбросить означаемое. Но приверженцы «нового» стиля еще не замечают, что юмористическое, ироническое, пародийное слово, так широко проникшее в литературу, лишь по традиции выступает сейчас в качестве сигнала чего-то нового. За ним давно уже стоят свои каноны, своя инертность мысли и стиля. Оно уже само превратилось только в знак истины, который читателю предлагается по старой памяти принять за самое истину…

Иронически-пародийная манера вести рассказ в последние годы все больше теснит манеру «положительную». Она становится нормой. Выделяться стали, напротив, случаи ровного повествовательного стиля, а оживленный, игривый стиль, интенсивно окрашенный авторским чувством юмора, стал основным «наполнителем» любого повествования…

Возникает не редкая в истории литературы ситуация – обретя некоторые новые качества, литературная школа задерживается на «переходном этапе», увлекшись эксплуатацией своих завоеваний, не чувствуя исчерпанности раз найденных путей.

Но не только смыслом поразила (если не потрясла) меня напечатанная в 7-м номере за 1967 года статья А. Чудакова и М. Чудаковой «Современная повесть и юмор», но и тем, как была она написана. В ней не было и следа той ненавистной мне «научности», которая гнала меня прочь из университетской аудитории куда-нибудь поближе к природе и пиву. «Научности», которая объединилась для меня ненавистным словом «дискурс». Но не было в тексте и следа той разрушительной всеобъемлющей иронии с ужимками, которые спустя годы превратятся в уховертку под названием постмодернизм.

К тому времени я полагал, что М. Чудакова – сотрудник отдела прозы «Нового мира», ибо, нагло посылая туда свои прозаические упражнения, получал вдумчивые, уважительные, подробные отзывы за ее подписью.

Шло время, и в силу все возраставшего интереса к А. Чехову и М. Булгакову, я начинал уразумевать место, и значение, и различие авторов статьи. К этому же периоду (70-е годы, служба в редакции журнала «Волга») относится и поразившая меня реакция на статью Чудаковых профессора Саратовского пединститута Таисии Наполовой. Неистовые взгляды любимой ученицы Валерия Друзина были мне известны, за них я даже прозвал ее Напалмовой, и все же был поражен, когда по какому-то поводу упомянул статью, и Таисия Тарасовна прямо-таки зашипела: «Это, это все чужое, вражеское!». Думаю, что не столько сама статья стала причиной шипения, сколько ее авторы. Такую же ее реакцию я уже наблюдал, когда высоко отозвался о моем филфаковском учителе, впоследствии затравленной коллегами по филфаку СГУ Гере Владимировне Макаровской.

А сигналы, посылаемые мне великим филологом, которого я никогда не видел, становились все значительнее. Я прочитал «Поэтику Чехова», а выкупая в магазине подписных изданий тома голубого полного Чехова, первым делом заглядывал в конец: есть среди авторов примечаний А. П. Чудаков?

Но более всего был покорен небольшой статьей Александра Павловича «Вещь в мире Гоголя» в сборнике «Гоголь: история и современность: к 175-летию со дня рождения» (М.: Сов. Россия, 1985).

Странный, надо сказать, был сборник, где нашлось место и литературным генералам С. Михалкову и В. Щербине, и модному тогда П. Палиевскому, и старательно подражавшему ему В. Сахарову, и текстам, авторам которых за одни только названия статей «Родник русского реализма» и «Порыв к высокому» следовало бы запретить писать. По крайней мере о Гоголе.

Но была там, среди других важных текстов (С. Бочаров, Ю. Манн, М. Чудакова, В. Бибихин, Р. Гальцева, И. Роднянская), и статья А. Чудакова. Тогда я не знал, что «вещность» русской литературы была его излюбленной темой. Меня не просто поразил текст – он влился в меня. Я почувствовал себя соавтором Чудакова! Ведь знал уже, как важны в русской прозе, выражаясь словами героя И. Гончарова, «материальные приметы нематериальных отношений», и говорил и писал кое-что на этот счет, и не раз получал отпор от возвышенных коллег за внимание к посуде и платью, меню и мебели в классических произведениях. Статья «Вещь в мире Гоголя» стала для меня посланием, адресованным мне лично.

А потом, потом был роман «Ложится мгла на старые ступени» и две мимолетные встречи с его автором.