Читаем Сборник памяти полностью

Сборник памяти

– Читал Вашу книгу. Прекрасная книга. Одна из лучших книг – да что там – лучшая книга по литературоведению за несколько последних лет. Я непременно выскажу Вам свое мнение подробней, но для этого мне нужно еще раз все пересмотреть. Но уже сейчас могу сказать – замечательная, прекрасная книга. Да-да.

20 марта, понедельник, Переделкино

Около 7 вечера зашел в Дом творчества – навестить Бахтина. Вдруг в холле громовой голос: – Здравствуйте!

Из кресла встает Шкловский. Это – первая встреча после моего к ним приезда, когда я отказался от предисловия. С<ерафима> Г<уставовна> холодна, В. Б. же и совсем как раньше. Оказалось, что он только что от Бахтина.

– Мы не были знакомы. Хотя он сказал, что видел меня у Горького в 25-м году (?), когда я говорил Горькому разные неприятные вещи.

Диалог. Я сказал Бахтину: нельзя разорвать писателя на две части, нельзя его разграфить пополам, как листок бумаги. …Я немного лепил. Понес Репину свои работы. Он сказал: ничего не выйдет.

– Почему?

– Вы начали, как Микельанджело. Значит, кончите, как дурак. <Я: т. е. нужно начать, чтобы было куда двигаться?>

– Да. Куда двигаться.

<Я: но Вы хорошо начали>.

– Но я много раз начинал снова. Показал на свое ухо.

– В субъекте, который перед Вами, сохранилась обезьяна. <Так произведение носит черты процесса своего создания, своей эволюции – передаю свои слова, которые я потом сказал, а он подтвердил, что именно это имел в виду.>

Зашел к Бахтину – читает мою книгу.

– Я сейчас ее перечитываю подробно и дня через 3–4 подробно Вам о ней скажу. Книга очень цельная. О равноценности существенного и несущественного – это действительно есть у Чехова, но лучше всего это было у Гомера. Но это для нас все равно. Но мы не знаем, как было для него, для них.

Я стал говорить, что очень возможно, но я не ставил исторических задач.

– Я понимаю, что задача у Вас была другая.

Шкловский знает Вашу книгу и хвалил ее. Что он Вам о ней говорил? Но я смог передать только какие-то обрывки.

– Я считаю его основателем всего европейского формализма и структурализма. Главная мысль была его <На мои слова, что нельзя требовать от него разработки>. Очень много, всегда много свежих мыслей. А уж когда нужно было исследовать дальше, это делали остальные. Впрочем, он и здесь много сделал.

27 марта, Переделкино.

Был у Бахтина; около двух часов говорил он мне о моей книге – в прошлый раз было договорено, что я за этим приду. Записывал за ним тут же в блокнот (в папке отзывов о книге).

Из не относящегося к книге:

– Брюсов назвал свой сборник «Chefs d’oeuvre». Все возмущались. Он же говорил: если поэт не считает свои вещи шедеврами, он не должен их выпускать. Другие лгут, я откровенен. Марина Цветаева правильно о нем сказала: преодоленная бездарность. Громадными усилиями преодолел. И выходило часто совсем неплохо. Очень похоже на поэзию, хотя совсем не был поэтом.

<Я: Кем ему надо было быть?>

– Историком. Он историк и по склонностям, и по образованию. И лучшее у него – исторические романы. Я их всегда перечитываю. Он именно здесь – в прозе – приблизился к Пушкину.

7 авг[уста]. <…>

Был у Бахтина (вчера <…>). Теперь он в отдельном коттедже. Сидит, закутанный в плед, под деревьями. Выглядит лучше, чем зимой. Дай бог!

На мои рассуждения о том, что бывают же пророчества и прочие предвидения хода истории:

– Только в частностях. В формах. В главном – нет. Это нельзя предугадать. Предугадывается только необходимое, но оно-то не главное. Главное творится на путях свободы.

На мои рассуждения о возникновении нового качества в литературе:

– Да. Литература берет его и в идеологии, и в жизни.

Я: – М. М., но так сказать – это ничего не сказать. Конечно, и оттуда, и оттуда. Но есть, видимо, иерархия.

– Да. Прежде всего из жизни. Она видит в жизни то, что никакая идеология и наука не увидит. Да и не нужно л[итерату]ре то, что видит идеология. Л[итерату]ра видит свое.

Я: – Т. е. торжествует тривиальный взгляд, что примат действительности и т. п.

– Если хотите, да.

Я: – О Гоголе, о безусловно новом качестве, к[ото]рое он внес в л[итерату]ру и т. п.

– Безусловно новое. Истоки? Это сложный вопрос. (Закурил, молчит.)

Я: – Но все-таки?

– Прежде всего изменение отношения к высокому по сравнению с 18 веком. Затем – иное отношение в его время к смеховой культуре – более серьезное.

На вопрос, как движется его книга о Гоголе.

– Я ее оставил. Если мне удастся ее завершить, то печатать при жизни ее не буду. В сб[орни]ке статей будет одна крошечная статейка о Гоголе.

О своей статье, к[ото]рая упомянута в примеч[ании] Кожинова («В[опросы] л[итературы]» № 7).

– Да, это одна из первых. Она была написана – был такой журнал «Современник»…

Я (почему-то почти радостно): – И не успели? Он закрылся?

– Закрылся.