Сборник памяти

А. П. принес Бахтину свою «Поэтику Чехова» на научно-философскую экспертизу и получил в монологе учителя щедрое одобрение и приятие главной мысли и любимого метода. Но А. П. предложил своему высокому собеседнику судить о не самом близком тому художнике. Состоялась встреча разнонаправленных интересов, из которой высекалась искра вместе с сочувственным пониманием острого разногласия. Метод автора был принят, но с существенной оговоркой. Был принят «изоморфизм» как «регулятивная идея», позволившая автору впервые увидеть так целостно чеховский мир (кантовские «регулятивные идеи» в разговорах М. М. всегда ценил высоко), но вместе с предостережением от «некоторого механицизма», когда единый принцип проводится неуклонно сквозь художественный мир на всех его уровнях. Оговорка была здесь же продемонстрирована на собственном примере: сам Бахтин неожиданно включил здесь ее в свой знаменитый принцип полифонии: ««Преступление и наказание» – какой тут полифонизм?» Ему было свойственно вообще ценить оговорку как необходимый корректив, спасающий широту суждения, и он владел культурой оговорки. И еще неожиданность, на которую здесь навела учителя терминологическая новация автора, – знаменитая чудаковско-чеховская «случайностность»: рядом с Чеховым внезапное имя Гомера. Бахтин Гомера знал наизусть (см. его об этом признание в т. 3 бахтинского Собрания сочинений, с. 647) и любил по-гречески декламировать – здесь же он пускается в размышление о том, как по-иному происходит нарушение иерархии, неразличение главного и неглавного, важного и неважного у Гомера и у Чехова – но происходит у того и другого. Неожиданная связка имен Гомера и Чехова обогащает все обоюдное обсуждение. Но при этом мы вдруг встречаем здесь по ходу высказанное о Чехове несколько обидное, вероятно, суждение, что «нет другого великого писателя в русской литературе, который так бы стоял на одном уровне со своим читателем». А. П. не принимает этого заключения и собирается спорить с ним. В ответ ему задаются вопросы о том, что не совсем укладывается в его систему: почему нет «Черного монаха»? «Он стоит вне творчества Чехова». Но тут же Бахтин говорит о «пророчествах Чехова»: странно, что так их не замечают, между тем как бродяга в «Вишневом саде» с его некрасовскими декламациями – ему не червонец надо дать, а всю тысячу, ибо он напророчил все будущее нашей критики с ее безумными прогрессистскими упрощениями также и Пушкина под Некрасова. В общем, итог обширного обсуждения: «Чехов – очень большая загадка. Но ваша книга помогает в решении этой загадки», и при этом «сложность Чехова осложнена кажущейся общепонятностью». И вновь возврат к тому же, вокруг чего столько вертится в разговоре, – «отсутствию иерархии» и к методологическому спору, с ним связанному: «За этим стоит что-то более глубокое. Но это – за пределами структурного анализа. Это уже – философия литературы». И – великолепный бахтинский выход к чеховскому абсурду: «Это лучший художник дзэн-буддизма». Приобретение Александра Павловича от содержательнейшего чеховско-гомеровско-чудаковско-бахтинского разговора: ««Мне вообще везло – программы начерчивали» учителя столь разные – В. В. Виноградов, Шкловский и Бахтин» (С. Б.).

Учились, учимся

Нашему поколению сильно повезло. Прошло несколько лет, и более поздним однокашникам уже не посчастливилось слушать ни В. Ф. Асмуса, ни С. М. Бонди, В. В. Виноградова, И. Н. Голенищева-Кутузова, Н. К. Гудзия, П. С. Кузнецова, С. И. Ожегова, A. А. Реформатского, А. А. Сабурова, которые были живой связью с поколением Шахматова, Фортунатова, Щербы, Перетца и несли свет той науки и культуры.

Замечательным достижением тогдашней университетской системы (позже варварски уничтоженной и в полной мере так и не возобновлённой) был институт совместительства, благодаря которому на факультете вели спецкурсы и спецсеминары практически все выдающиеся учёные, работавшие в исследовательских учреждениях Академии наук. Списки этих курсов на чёрной доске возле деканата занимали несколько машинописных страниц.

А если еще учесть, что мы бегали на лекции Н. И. Конрада, B. Н. Лазарева, М. Ф. Овсянникова в соседние здания за старым зданием университета, ходили на лекции В. В. Иванова в Библиотеку иностранной литературы, на доклады А. Н. Колмогорова и выступления начавшего приезжать Р. О. Якобсона, то станет ясно, какие открывались возможности образовываться и умнеть.