Сборник поэзии

           Однако я, будучи в положении того самого ученика (не того самого, конечно, но не суть), вполне могу высказать это же прозой. Да, именно такое ощущение от занятий в литобъединении Нонны Слепаковой "Несмотря", да и вообще от общения с "мадам" (как мы называли ее в одном узком кругу — а как еще нам было ее называть, не "мэтрессой" же!) на поэтические темы, у меня и было. Ничему она в строгом смысле слова не учила, никакой систематической "позитивной программы" — тем паче "школы" — за ней не числилось. Тут можно говорить разве лишь о школе "хорошего вкуса", "ответственности за каждую строчку" и тому подобных общих вещей. Оно и понятно: темперамент у Нонны Менделевны был совсем не "директорский". Но именно этот темперамент — как основу личности — и можно было попытаться у нее в какой-то степени перенять. Научиться в чем-то на нее походить. Именно в этом смысле искусство есть подражание. И когда я прочел у Бродского о том, что Ахматова не учила своих "сирот" писать стихи — до этого они доходили своими силами — а лишь была самой собой, и всех этим питала, — я сразу подумал о Слепаковой. Надо сказать, некая ахматовская царственность в ней вообще присутствовала. Если угодно, она просто очень хорошо знала, как НЕ надо писать стихи — но это опять-таки шло от личности, включая такую ее часть, как профессиональное художественное чутье. А вот как их надо писать, она едва ли знала. И в учениках своих делала ставку на то хорошее, что в них уже было. И потому при всей холодности, строгости, ахматовски-царственной осанке и прочих типичных методах запугивания новичков она была крайне терпимым и плюралистичным "мэтром". И потому — несмотря (вот ведь универсальное название она придумала!) на отсутствие "школы" — ЛИТО Слепаковой собирало не меньше способной публики, чем альтернативные "учебные заведения". Да и иные члены последних не гнушались совмещать свое "школярство" с хождением к ней. А уж про то, как к ней тянулась молодежь, и говорить излишне.

           Правда, лично ко мне данный момент никак не относится. Меня в этом ЛИТО то и дело порывались назначить старостой — слово само за себя говорит. И, кажется, в конце концов таки назначили. Но это ничего не изменило. То есть главное, чего уже, к несчастью, было не изменить, это — болезнь "мадам", вынужденный роспуск ею своего ЛИТО и, в конечном счете, ее смерть.

           Ох, как трудно было ей умирать! В смысле — осознавать, что это вскоре ее ждет: самих последних дней ее я уже не видел. С мыслью о близком конце она ни за что не могла примириться. То есть никакого философского отношения к жизни и смерти там не было и в помине. Впрочем, как можно ждать философского отношения к таким вещам от поэта? Да еще с ее темпераментом? (Даже Тютчев ведь на самом деле никаким философом не был.) Если уж говорить все до конца, то тут, по-моему, сказались ее так и не изжитые подростковые комплексы — истоки которых она сама с такой откровенностью вскрыла в своем замечательном романе "Лиловые люпины", да и во множестве "автобиографических" стихов. Так же, как и тот "день вчерашний // В казарме школьной и домашней", так и нынешний день в казарме больнично-коечной, с вынесенным уже смертным приговором, представлялся ей ничем иным, как грубым насилием над нею, и только. Об этом свидетельствовали и загробные шуточки в собственный адрес, и истерические нотки, то и дело прорывавшиеся у нее в разговоре. Одним словом, она роптала. По-моему, это не слишком-то правильно. Я сейчас пишу эти строки, лежа на койке неподалеку от того отделения, где лежала она, и я знаю, что говорю. Но и не понимать ее тогдашних ощущений не могу. И мне ясно, почему она все больше уходила во власть "полосы отчуждения" — уже не только как метафоры.

           И все же когда я последний раз увидел ее, придя к ней в больницу (тогда она еще пускала к себе кого-то, кроме самых близких), я вдруг с изумлением услышал: "Ну что, пошли покурим?" И мы действительно отправились на лестницу курить. Честно говоря, от человека, умирающего (и прекрасно знающего, что умирает) от рака легких, я этого как-то не ожидал. Сам я, во всяком случае, на такое не способен. Что это — младенческая беззаботность? Да, конечно, но ведь ее не сохранишь без столь же младенческой веры в то, что жизнь не кончается со смертью. Где-то в Нонне Слепаковой эта вера жила, хотя и не припомню, чтобы она когда-нибудь явно ее декларировала. Но разве назвала бы она без такой веры ту часть своей книги, что посвящена отражению человеком себя в стихах, да и вообще в искусстве, "Жизнь продленная"?