Сборник поэзии

Только зябкою тенью нисходит

На людей и на вещи оно.

Или это мне кажется только, -

Оттого что про эти года

Знаю я, уж наверное, столько,

Сколько им и не снилось тогда.

1961

Стихи о войне

Ужасная моя сестра,

Меня ты младше на пять лет.

Я помню эти вечера:

Тебя покуда в мире нет,

Но уж горит - не жди добра -

За черной шторкой синий свет.

Когда же вкрадчиво рыдал,

Озверевая, что ни миг,

Невыносимый твой сигнал,

Утробный твой, учебный крик -

Тогда спускались мы в подвал.

Всё было так, всё было тик.

Всё было тик, всё было так,

И ты явилась, родилась.

Твой дикий нрав, твой грозный зрак

Я описать бы не взялась.

Перевалила ты овраг -

И поползла, и расползлась.

Ты доползла ко мне домой

И жадно кровь мою пила.

Но передачею прямой

Ты и свою мне отдала:

Прививка от тебя самой

В переливанье том была.

И, капли едкие храня

В крови, - с тобою я росла.

Из-за тебя моя родня

Без краю стала, без числа:

Кто от тебя спасал меня,

Того - как знать! - и я спасла...

Весной, при пушечной пальбе,

Ты сгинула под крик "ура!",

Но, как к покойнице, к тебе

Я буду все-таки добра.

Уснувшая в моей судьбе,

Не просыпайся, спи, сестра.

1985

История памятника

Памяти моего деда, М.В.Валерианова,

"красного" директора "Печатного Двора",

умершего в 1938 году.

Я деда знала глыбой вековечной.

На кладбище Смоленском, меж дерев,

Стоял он на дорожке Поперечной,

От зноя и от стужи посерев.

Другого деда не было в помине, -

Я помню лишь гранитный обелиск

Да то, что мне про деда говорили

Все наши, выметая прелый лист:

Что вышел из наборщиков, от кассы -

В директоры; и, властью облечен,

Хозяйски правил, уважая массы;

Был независим, значит - обречен;

Но - повезло: он спасся тем, что умер,

Что вовремя убрался, отлетел -

И не завыл, осведомляя, зуммер,

Донос готовый не зашелестел;

Не прозвучал оттолкнуто-печальный,

Дрожащий шепот: "Ночью взяли вдруг!.."

И ставил деду памятник Печатный

В складчину с Академией Наук...

На памятнике - книга, серп и молот.

Гранит гранен, затёсан узко ввысь,

Отполирован, глянцевито-молод

И горд, что до него не добрались.

Он был надежным знаком, идеалом

Фамильного бессмертия родни...

Всех близких пережил, перестоял он,

Его свалили только в наши дни.

"Хоть мы тебя не знаем, ты - помеха!

Ты шишкой был, так получай свой шиш!

Ты в камень, значит, спрятался? Потеха!

Попался, ни хрена, не убежишь!"

Непостижима акция ночная -

Ватага, лом, и уханье, и свист...

Вся жизнь - плевок, что эта, что иная...

И рухнул дед, вернее, обелиск.

...Потом я возмещу свою утрату

И деда на фундамент подниму -

Поставлю за немыслимую плату

Для вечности, не нужной никому.

1995

  Лев Мочалов

                ДВУХ СТАНОВ НЕ БОЕЦ

Она ждала этой книги. И — не дождалась.

Не хватило главного ускорителя — давления славы, успеха, скандала.

Невозможно сказать, что Нонну Слепакову не знали. Кое-кто даже подозревал об истинном масштабе ее дарования — живого классика. Но она выпадала из суеты

литературного процесса. Любя повторять формулу А.К. Толстого: "Двух станов не боец..." — не принадлежала ни к какому стану, ни к какому клану. Ее глубоко ранил раскол нашей интеллигенции, резко обозначившийся после перестройки, которую она окрестила "перетруской".

           Поэт внеклановый, а — уж извините — общероссийский, национальный (что, надеюсь, вскоре осознается), Слепакова мозолила глаза, оставаясь как бы в мертвом пространстве и будучи "неудобной" для политизированных литературных баталий. Ее неангажированную, но в то же время и не герметичную, не асоциальную поэзию явно не хотели замечать. Во всяком случае Нонна Слепакова не находила отклика, адекватного своему таланту. Ориентируясь на искусство, контактирующее с аудиторией, она болезненно переживала свою невостребованность. Ощущала себя в "полосе отчуждения".

           Нет, она вовсе не была поэтом изначально язвительным и запрограммированно жестким. Входила она в поэзию, преисполненная чувства приятия мира:

           И было небо голубое,

           Была зеленая вода...

           Все это существовало буквально рядом, удивляя обжигающими подробностями. С годами сгущенная терпкость прикосновения к жизни переросла в своего рода акмеистический символизм. Сугубо личностная лирика вобрала в себя драматургию большой истории. И как бы ни выглядело это старомодным, говорить о поэзии Нонны Слепаковой — значит говорить о той исторической реальности, в которой мы оказались. Может быть, несколько патетически я сказал другу: "Она умерла оттого, что приняла метастазы Отечества". И, однако, она не стала поэтом Заката. Божий дар ее столь очевиден, что не может не благословлять мир божий.

Из предисловия к книге лирики Нонны Слепаковой "Полоса отчуждения"

 Александр Гуревич

            НЕСМОТРЯ...

Научить я не могу,

Но — ты можешь научиться.

       (Н. Слепакова, "Ученику")

           На мой взгляд, вынесенное в эпиграф двустишие имеет силу прозрения. Поэтического прозрения — потому что прозой так о себе не скажешь. Неизбежно выйдет не то, не будет той игры с возвратной частицей "ся", на которой здесь все держится, — частицей, возвращающей нас от героя высказывания к автору силою созданного между ними гравитационного поля.