Сборник работ. Двухтысячные

Главные редактора «Известий» советского времени были далеко не первыми величинами, но тем не менее — члены ЦК партии, депутаты Верховного Совета СССР, возглавляли важные комиссии, комитеты.

Род недуга

Как же Лев Николаевич Толкунов был не похож на партийных, советских и прочих высоких функционеров, застегнутых на все пуговицы. Кажется, прошел ту же школу, а совсем другой, даже внешне. Я рассматриваю групповые фотографии, где он вместе с депутатами, министрами, секретарями обкомов партии. У всех одинаковые, непроницаемые лица с широкими щеками, пухлыми подбородками. В одинаковых фетровых шляпах. А Толкунов среди них — как инородное тело, и одет иначе, и держится просто, улыбка — мягкая, обаятельная, обезоруживающая.

В ту пору провинциальному беспартийному человеку попасть в «Известия» было чрезвычайно трудно. «Можете ли вступить по прежнему месту работы в кандидаты в члены партии?» — спросили меня в отделе кадров. — «Могу, но не буду».

Оформляли — год. Публиковали охотно, но не брали.

Наконец, обошел всех членов редколлегии — жестких цензоров, опытных опреснителей. Первый зам Главного участливо спросил:

— Квартира вам нужна?

Скажу правду — «да», и еще пять лет будут оформлять.

— Нет.

Потом было знакомство с Главным. «Работали в «Брянском рабочем»? А в командировки часто ездили? А в Карачеве были?»

— Это моя первая журналистская командировка.

— И я там был. В войну.

Толкунов там был один день. И я через 20 лет — один день. А оказалось, как будто земляки.

Он был военным корреспондентом «Правды» на разных фронтах — Калининском, Северо-Западном, Брянском, 4-м Украинском, 2-м Белорусском. Под Орлом шли жестокие бои, все газеты, в том числе военные, писали, что освобожден важный плацдарм — старый купеческий городок Болхов с крепкими каменными домами. Одна только «Правда» сообщила, что этот бастион занят немцами. Разбирался лично Сталин. Оказалось, Толкунов прав, он писал не в штабной землянке. Молодой журналист пошел с передовыми частями. «Началась яростная немецкая контратака, в Болхов ворвались десятки их танков и мотопехота. …Всю ночь шел жестокий бой. Полк, в котором я находился, залег на кладбище, было решено принять бой здесь. Описывать события не буду, фронтовики знают цену этим минутам».

Для Льва Николаевича война, фронтовики, все это было как род недуга. Как-то вахтер попросил предъявить пропуск знаменитого журналиста-международника. Тот отказался: «Как будто вы меня не знаете?» Но вахтерам недавно была накачка в смысле строгости, он снова попросил пропуск. Журналист грубо выругался. Вахтер написал заявление на имя Главного редактора: «Я, участник войны…» Реакция Толкунова была мгновенной, через помощника передал: «Пусть немедленно извинится! Или пишет заявление об уходе».

В другой раз, среди бела дня проходя в библиотеку, увидел через открытую дверь спящего (голова на столе) заместителя редактора отдела. Он был пьян. Помощник рванулся было растолкать его, но Толкунов остановил: «Нет-нет, пусть поспит». И заботливо прикрыл дверь. Заместитель редактора отдела тоже был участником войны.

Род недуга.

* * *

Я много писал о войне в отраженном виде — инвалиды, вдовы, сироты, которых власть забыла (и забила), о самих участниках войны, брошенных государством. Тут была еще закономерность: чем независимее и сильнее были герои в войну, тем бесправнее и гонимее они оказались после войны. Помните, у Бориса Слуцкого: «Когда мы вернулись с войны, я понял, что мы не нужны».

Лев Николаевич к публикациям относился чутко.

Вызов

Однажды помощник сообщил с таинственной важностью: во столько-то тебя ждет Главный. Помощник очень радовался, что-то ждало меня судьбоносное.

Толкунов — без улыбки, выглядел серьезно:

— Новороссийску присвоено звание города-героя. Золотую Звезду поедет вручать Леонид Ильич Брежнев, лично. Вам поручается написать его приветственную речь. Исходные материалы возьмите у помощника.

Мне показалось, что я лечу в пропасть, из которой уже никогда не выберусь. Брежнев был тогда еще сравнительно молод, крепок, никаких признаков болезней, и до лакейской «Малой земли» было еще далеко. Но — не мое.

— Извините, Лев Николаевич, я еду в срочную командировку, билет в кармане.

Глупость. Дерзость. Вызов — речь о первом лице государства. Никакой командировки не было, проверить не составляло труда. Я никогда больше не видел такого лица Толкунова, оно потемнело. Он сказал резко:

— Вы меня не поняли! Через шесть дней, в пятницу, речь должна быть вот здесь! — он указал на свой стол.

— Ты с ума сошел! — шумел управделами «Известий» О.Н., невысокий, пухлый, мне кажется, он был связан с КГБ. — Это же высшая точка в биографии. Люди под это дело получают квартиры и дачи, как условия для работы, под это дело можно…

Квартира, это, конечно, хорошо.

Лев Николаевич подобными просьбами больше не обременял. Были просьбы другого рода.