Сборник рассказов

Не исключено, что специфические интересы Вени сложились рано, на что указывает одно обстоятельство из его школьной биографии. В пушкинской «Капитанской дочке» есть пикантная деталь: две дворовые девки Гринёвых кинулись разом в ножки барыне. Они повинились в преступной слабости, к коей их склонил monseure Бопре. Учительница литературы Евгения Ивановна, женщина строгих правил, к слову старая дева, постоянно тревожилась по поводу этого места в пушкинском шедевре – все 40 лет своей педагогической практики. Кстати, всё это время она называла Бопре не «месье», а «монсеуре», побуквенно с французского. Но ЧП не происходило. Не было случая, чтобы дети расшифровывали тайный смысл эпизода. Он упускался ими при пересказе или искажался до неузнаваемости. Евгения Ивановна не возражала против таких неточностей. Когда урок пересказывал самый приличный мальчик в классе – Веня Б., учительница сделала приятное открытие: школьник называл Бопре не «монсеуре», а «месье». Но, не успев заключить про себя, что с сегодняшнего дня так и будет величать француза, получила страшный удар. Вдруг, криво улыбнувшись, самый маленький в классе мальчик, отнюдь не акселерат, раскрыл всю подноготную означенного места в повести. Сделал он это в корректных выражениях, но во всеуслышание, вызвав нездоровый интерес у присутствовавших детей.

В школу вызвали родителей Вени. Пришла только мать. По размерам это была женщина-гора. Она носила чернобурку и шляпу с пером. Её непроницаемый вид контрастировал с мельтешением старушки-учительницы. Она так и не разжала свои тонкие губы, над которыми обозначался тёмный пушок. Когда Евгения Ивановна, запыхавшись после взволнованных тирад, затихла, мамаша Вени повернулась и торжественно, как корабль, двинулась прочь, неся в себе тайну столь ранней осведомлённости сына. Вообще я почти никогда не слышал её голоса. Однажды, когда я позвонил Вене, мне ответил густой баритон. Оказалось – его матушка.

Отец Вени в тот день не пришёл. Был на работе. Только и помню его в стекляшке-витрине часовой мастерской в центре города. Вернее, его лысину, склонившуюся над распотрошёнными часами, в большом количестве рассыпанными на столике. И ещё монокль в левом глазу. Потом он умер, и когда я пришел на панихиду, то увидел коротенького человека в гробу. Лицо его, чуть напряжённое, как бы от усилия удержать в левом глазу монокль. Мать Вени сидела насупившись, а он сам с любопытством рассматривал приходивших посочувствовать.

Я и Веня поступили на филологический факультет университета. Здесь он определил свои интересы вполне. В вузе мы впервые прознали про некого субъекта по фамилии Фрейд. Его пропагандировал местный интеллектуальный франт, преподаватель старославянского Н.П. Основной предмет энтузиазма у него не вызывал. За него он имел доцентскую зарплату. Зато любил посудачить об одиозном психиатре из Вены. В то время на Западе бушевала сексуальная революция. Её отголоски доходили и до нас. Наш специалист не то старославянского, не то психоанализа находился под влиянием её идей.

«Социодром», как называл Веня студенческую среду (кстати, под конец учёбы его речь совершенно занаучилась), был очень восприимчив к буржуазным веяниям – как неокрепший организм к простуде. Нормой считалось быть фрейдистом, что, впрочем, ограничивалось тривиальными скабрезностями в шутках на определённые темы, приправленных специфической терминологией. Других завоеваний сексуальная революция на нашей почве не имела.

Настоящим фрейдистом был только Веня, который упорно добывал книги полузапрещённого автора и штудировал их. Он не острил на сексуальные темы и не был их объектом. На социодроме царили жестокие порядки. Так, не выдержал насмешек и повесился наш общий знакомый. Единственное, что не могли простить ему ретивые фрейдисты, – его феминную внешность. Веня внешне был слишком убог и очень академичен, чтобы привлекать внимание. Но на третьем курсе положение изменилось.

В это время большой популярностью пользовался роман Курта Воннегута «Завтрак для чемпиона». Прочли его немногие, но многие обратили внимание на эзотерический знак, поставленный самим писателем в конце романа: маленький прямоугольник, испещрённый внутри ломаными линиями. А под знаком подпись: «А это – задик». Никто ничего не понял, даже Веня. Но в отличие от всех он поднял английский оригинал и убедился, что речь идёт не о невинном задике, а о дырке от ануса. Но почему тогда прямоугольник? И тут его осенило! Своим открытием он поделился с Н. П. Тот хотел было присвоить его, но вокруг было много свидетелей. С тех пор Веню зауважали и стали побаиваться. В тот период он напоминал мне персонаж из исторического фильма: великого стратега, карлика, равнодушно взирающего на челядь, которая носит его на носилках с балдахином. Но Фрейда он действительно знал. Во всяком случае, не было предмета, которого он касался и не рассматривал бы через призму психоанализа.