Сборник рассказов

- Ты ведь знаешь, что Коля давно хворал... Что он валокордин в кармане держит, я уже тебе полгода назад докладывал. - Косицкий облизнулся и погладил кусок сыра, прежде чем проглотить его. - Справку у врача я тоже навел... Так что все к концу шло. Но насчет срока, - причмокнул Косицкий, сказать трудно было. Марья Кирилловна - врачиха эта, - бывало, лежа в постельке со мной, целый час, жирняга, прикидывала, когда срок. Но ошиблась, дура. Как напивалась, всегда говорила, что завтра помрет, и в ухо меня целовала; а как по трезвости - то всегда через три года, говорила.

- К делу, к делу переходи, - буркнул Кошмариков. - Как помирал.

- Значит, так... Может, сначала телявизор посмотрим, Вася, - тоскливо расхрабрился Косицкий.

- Телевизор на том свете будешь смотреть, курва, - оборвал Кошмариков. - Говори, не томи.

- Значит, так... Вот что я пронюхал... Колину смерть девки ускорили... Без них он небось еще, может, жил... Знаешь ты, что с юга он вернулся ошпаренный и сердечко, как листик, трепыхалось. Но природа свое брала после курорта жиреть стал. Ну, дели ясное, тем более комната есть, магнитофон, пластинки. Девок видимо-невидимо. На работу ему в редакцию звонят...

- К делу, Володя, к делу, - тихо заскулил Кошмариков, сжимая пальцы.

- Сахарку, сахарку подложи, Вася, - прослезил Косицкий. - Я ведь от тебя сластеной стал... Ну так вот... Зинка эта была с норовом... Ну, а Коля парень стильный, фотокорреспондент, в Минске бывал. Стройной такой, как лошадка. Бабий угодник, - вдруг взвизгнул Косицкий, пролив чай. - Ну так вот. Отказаться Коля не мог. Я скорее, говорит, фотокорреспонденцию дам похуже, но как пред бабой не осрамлюсь, так и в рубашке неглаженой не выйду... Ну, известно, кобель, - хихикнул Косицкий. - А Зинка-то баба рыхлая, пузатая, не французская... Сначала было ничего... Скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается... Николай покурил, Зинка-то грехи в детском корытце смыла и ушла к себе телявизор смотреть... Он ей звонит через час и говорит: "Плохо мне что-то, Зин, приезжай..." Зинка ему отвечает: "А ты телявизор посмотри, радио послушай. Потом в кино сходи". Николай подумал и проговорил: "У меня завтра работа", - и повесил трубку... Вечером она приезжает, а он уже холодный... На диванчике лежит, точно газету читает.

- А о чем думал перед смертью, а?! - бросился на него Кошмариков.

- О чем думал... Это выяснить надо. Опять же через Зинку, - озаботился Косицкий.

- Володь, и на работе надо разнюхать реакцию. К мамаше я сам съезжу. Похороны только б не пропустить, - потирая руки, урчал Кошмариков. - За дело, за дело берись. Вареный, - пожурил он Косицкого.

- Порки надо б починить, Вася, - засуетился Володя. - Чай не в театр идем, а на кладбище.

- Ну, брось, надоел. Агитатор, - фыркнул Василий Нилыч.

Косицкий скрылся. Кошмариков погладил брюхо и задумался. "Прежде всего я поеду к бабе", - решил он, почувствовав прилив сил. Вообще последнее время эти силы вспыхивали в нем только когда умирали его близкие.

"От бабы поеду в парикмахерскую, - продолжал он. - Начиститься надо, нахохолиться - и к мамаше..."

Часа через два, ошалевший от сытости, он выползал из грязной конуры на улицу - от бабы. И все время вспоминал образ умершего Голды.

Мокренький и слегка слабоумный, Кошмариков влез в парикмахерскую. Он не отрываясь смотрел на себя в зеркало, корчил мысленные рожи, сублимировал движения горла, а в мозгу все время вертелась мысль: о чем же думал Голда за секунду до смерти?

Неузнаваемый, Кошмариков проскочил в переулок. В своем парадном костюме, теперь побритый и постриженный, он выглядел как наглый и молодящийся франт. В довершение всего он купил в комиссионном тросточку и, помахивая ею, холеный и надушенный, бойко вилял по тротуару. От удовольствия он даже слизывал с губ капли дождя.

Мамаша Голды - Варвара Никитишна - ахнула, открыв ему дверь.

- Василий Нилыч, никак, вы женились, - пробормотала она.

- Ничуть нет. Варвара Никитишна; я соболезновать пришел, - сказал Кошмариков и, не спрашивая разрешения, как хозяин, прошел в комнату.

Варвара Никитишна, заплаканная, прошла за ним.

- Чайку бы с вареньем попить, мамаша! - высказался Кошмариков, развалясь на диване...

Вскоре Василий Нилыч стал необычайно говорлив, чай пил помногу, торопясь, обжигаясь; поминутно вскакивал, подбегал к различным вещам, книгам, безделушкам и блудливо спрашивал: "Это покойного?!" Вещи покойного обнюхивал и чуть к свету не подносил, рассматривая. Мамаша Варвара Никитишна по простоте душевной думала, что он не в себе от горя. Но Василий Нилыч именно был в себе; он даже похлопывал себя по ляжкам. Ему вдруг вошла в голову шальная мысль лечь в постельку, где нередко ночевал покойный, заходя к мамаше на ужин. Лечь так, свернуться калачиком и подремать сладенько-сладенько под томную музыку - Шопена, скажем. Но он боялся, что Варвара Никитишна вызовет психиатра.

- Когда будут похороны, мать?! - весело закричал он на Варвару Никитишну.

- Завтра с утра, Вася, - беспокойно ответила Варвара Никитишна, - в Кузьминках.