Сборник рассказов (ЛП)

- СО ЗВОНКОМ? ГОВОРИ, ЧТО ТАМ СО ЗВОНКОМ! НЕ СИДИ ПРОСТО ТАК!

- С каким звонком?

- Тебе что, насчет меня не звонили?

- Звонили? Что случилось? Ты что там делал? Что ты натворил?

- Ничего.

Я пошел и сдал свое барахло.

Парень не позвонил. Никакая не милость с его стороны. Он, вероятно, подумал, что если позвонит, я вернусь.

По пути к ящику я прошел мимо Булыжника.

- Что ты там натворил, Чинаски?

- Ничего.

Мои действия настолько заморочили Булыжника, что он забыл мне сообщить, что я задержался на 30 минут, и не записал мне опоздание.

Как-то ранним утром я раскладывал почту рядом с Д.Г. Так его все и называли: Д.Г. На самом деле, его звали Джордж Грин. Но уже очень много лет его звали просто Д.Г., и некоторое время спустя он стал похож на Д.Г. Он работал почтальоном с двадцати лет, а сейчас ему было под семьдесят. Голоса у него уже не было. Он не разговаривал. Он кряхтел. Но даже когда он кряхтел, произносил он немного. Его и не любили, и не презирали. Он просто был. Все лицо его изрыли морщины: странные овраги и курганы непривлекательной плоти. Никакого света оно не излучало. Просто задубевший старикан, делающий свое дело: Д.Г. Глаза как пустые комочки глины, оброненные в глазницы. Самое лучшее, если о нем не думал и не смотрел на него.

Но Д.Г., при всем своем старшинстве, работал на одном из самых легких маршрутов, на самом краешке богатого района. Фактически, район можно было считать богатым. Дома хоть и старые, но большие, в основном - в два этажа. Широкие газоны стригли и освежали садовники-японцы. Там жили какие-то кинозвезды. Знаменитый карикатурист. Автор бестселлеров. Два бывших губернатора. Никто никогда с тобой не заговаривал. Ты никогда никого не видел. Единственное, в самом начале маршрута, где стояли дома подешевле, тебя доставали дети. Я имею в виду, что Д.Г. был холостяком. И у него был такой свисток. В начале маршрута он становился, высокий и прямой, вытаскивал большой свисток и дул в него, а слюна летела во все стороны. Сообщал детям, что он пришел. Для детей он носил конфеты. И те выбегали, и он раздавал им конфеты, идя вдоль по улице. Старый добрый Д.Г.

Я узнал про конфеты в первый раз, когда получил его маршрут. Булыжнику не хотелось мне его давать, слишком легкий, но иногда ничего другого ему не оставалось. И вот я шел, а этот малец выскочил и спрашивает:

- Эй, а где моя конфетка?

И я ответил:

- Какая конфетка?

И малец сказал:

- Моя конфетка! Я хочу свою конфетку!

- Слушай, пацан, - сказал я, - ты, должно быть, сумасшедший. Тебя что, мама просто так на улицу отпускает?

Мальчик посмотрел на меня очень странно.

Но однажды Д.Г. попал в беду. Старый добрый Д.Г. Он встретил в своем квартале новую маленькую девочку. И дал ей конфетку. И сказал:

- Ох, какая же ты хорошенькая девочка! Я бы хотел, чтобы у меня такая же была!

А ее мать сидела у окошка, все слышала и выскочила с воплями, обвиняя Д.Г. в приставании к малолетним. Она ничего про Д.Г. не знала, поэтому когда увидела, как он дал девочке конфетку и произнес это, решила, что это чересчур.

Старый добрый Д.Г. Обвиненный в приставании к малолетним.

Я зашел и услышал, как Булыжник говорит по телефону, пытаясь объяснить матери, что Д.Г. - уважаемый человек. Д.Г. просто сидел перед ящиком ошеломленный.

Когда Булыжник закончил и повесил трубку, я сказал ему:

- Не следовало отсасывать у этой бабы. У нее грязные мозги. У половины матерей в Америке, с их драгоценными пиздищами и драгоценными дочурками, у половины матерей в Америке - грязные мозги. Велел бы ей засунуть себе в жопу. Д.Г. и пипиську свою уже поднять не сможет, сам же знаешь.

Булыжник покачал головой:

- Нет, общественность - это динамит! Она просто динам_т!

Это все, что он мог сказать. Я уже видел Булыжника таким раньше когда он прогибался, и упрашивал, и объяснял каждому психу, который звонил по любому поводу...

Я раскладывал почту рядом с Д.Г. на маршруте 501, не очень плохом. Мешок я поднимал с трудом, но это было возможно и давало хоть какую-то надежду.

Хоть Д.Г. и знал, что его ящик стоит вверх тормашками, руки его шевелились все медленней. Он просто-напросто сложил слишком много писем в своей жизни - и даже его омертвевшее к ощущениям тело, наконец, взбунтовалось. Несколько раз за утро я замечал, как он шатается. Он останавливался и покачивался, впадал в транс, встряхивался и впихивал в мешок еще несколько писем. Мне этот человек был не особенно симпатичен. Он прожил отнюдь не храбрую жизнь и оказался, более или менее, порядочным куском дерьма. Но всякий раз, когда он шатался, что-то во мне шевелилось. Будто верный конь, который больше не может идти. Или старая машина, что просто сдалась как-то утром.

Почта была тяжелой, и, пока я наблюдал за Д.Г., меня охватил смертный озноб. Впервые больше чем за 40 лет он может пропустить утреннюю развозку! Для человека, настолько гордившегося своей работой и профессией, как Д.Г., это могло стать трагедией. Я пропустил множество утренних развозок, и мне приходилось возить мешки к ящикам в собственной машине, но мое отношение было несколько иным.

Он снова покачнулся.