Сборник рассказов Survarium

- Продашь в Лагере. Зима впереди, деньги пригодятся. Не все же пойдут к хуторам, некоторые останутся. Может самые смелые, может самые глупые...

- Может, самые отчаянные? - усмехнулся Дмитрич.

- Может, - кивнул Музыкант.

Он снова завернул артефакт в тряпку и оставил его на столе. Дмитрич вновь на­чал копаться в своей сумке. Оттуда он вытащил ту самую майонезную банку, с которой ходил сегодня по Лесу. Вскоре на столе лежали цветы на тонкой ножке с ярко сизыми огромными бутонами. Старик старательно растолок их, время от времени подмешивая к ним какие-то травы и ягоды. Егор поднялся и стал наблюдать за ним.

Постепенно вся лоза была вытянута. Она свернулась в тугой ком. Черный, лосня­щийся ком с белыми цветами. Дмитрич не стал брать его руками, а аккуратно завернул в какое-то подобие вязаного свитера и отложил в сторону. Затем он взял миску, в которой растолок свои цветы, и старательно намазал ногу ее содержимым.

- Как вы узнали-то обо мне?

- В Лагере иногда говорят, что если очень припечет, то можно обратиться к лекарю, что живет в Лесу. Обратиться, если до дому не дотянуть, или ты просто не знаешь, что делать, - ответил Миша.

- А у вас то или другое, а? - спросил он, обматывая ногу чистым бинтом.

- И то, и другое, - грустно кивнул парень в ответ.

- Скажите им, что не лекарь-то я никакой. Просто в травах толк знаю. Пускай, не тешатся надеждами-то, если что... Все. Утром видно будет. Спать ложитесь, - и старик устало поковылял к постели.

* * *

На небе все еще держалась белая мгла. Утро было холодным и серым. Деревья слабо покачивались на ветру из стороны в сторону, словно пытаясь оценить свои потери. Весь лесной полог был устлан красно-желтым ковром. Гроза ушла, оставив после себя лужи и поломанные ветви.

Музыкант и Дмитрич стояли на пороге дома.

- Оклемается, надеюсь. Только придется его у меня оставить-то. Не надо ему сейчас никуда ходить, а вы идите. Нечего вам тут больше делать, - сказал старик.

- Да как же, Дмитрич? Мы его не оставим, как никак, но с нами он пошел.

- А я говорю нечего вам тут больше делать-то, - отрезал старик. - Ступайте в Лагерь. А мы с ним как-то, да перезимуем.

- Перезимуем? - переспросил парень.

- Не скоро он встанет, если вообще пойдет-то. Может, как в себя придет, так дове­ду-то его до ваших, если пожелает.

- Дмитрич...

- Я все сказал. Нечем вы ему не поможете-то, а мне в тягость будете. Ступайте.

Музыкант отвернулся к Лесу, и стал вглядываться вглубь, меж стволов.

- Посмотри на него... холодный, мрачный, неприветливый. Как ты живешь тут? Мор­гнешь некстати, и он уже пожирает тебя с потрохами. Опаснее противника нет. Звери, аномалии... все это лишь его оружие. Он - страшнее всего. Страшнее всех их вместе взятых. Это враг без лица... да, именно, что без лица. С ним не стать друг перед дру­гом, не посмотреть в глаза... Он вроде и тут, но одновременно и нет. Но всегда опасен... всегда держит тебя в напряжении, в ожидании, что вот-вот и будет удар... звери, везде... отовсюду... а может аномалии? Налетит Пыль и ни одной живой души не останется... Нет, назад, к хуторам. Забрать только вещи.

Старик взял парня за плечо и развернул к себе:

- Миша, помни, Лес - это жизнь, новая и непонятная... - старик ушел в дом, но тут же вернулся, неся что-то в руках.

Это была стеклянная банка, в которой лежала Лоза свернувшаяся комом.

- Возьми его, - дед протянул банку.

- Зачем?

- Я не знаю, что это. Но это не растение уж точно. Во всяком случае, больше-то не растение.

Парень взял банку.

- Артефакт ... «Клубок», - он внимательно вращал банку в руках, осматривая его со всех сторон.

- Новая жизнь, парень. Новая и непонятная.

Вячеслав Настобурский Выжить

Он бежал, не надеясь продержаться долго и тем более убежать. Слишком мало сил, мало бегал раньше, хотя рано или поздно любого чемпиона по бегу догнали бы. У чело­века не столь много упорства, если он не уверен в своих силах, а бродяга в них уверен не был.

Ноги отяжелели, словно налились свинцом, уже стали оскальзываться в мокрой тра­ве, грязи. Внутри резкой болью отдавалось сердце, каждым ударом как таймером отни­мая одну секунду жизни, одну небольшую часть силы. Легкие горели, будто он нырнул на долгое время, дыхание вырывалось с хрипом, и было уже плевать, что правильнее при беге дышать носом. Рот вопреки забившемуся в угол от страха здравому смыслу отчаянно рвал воздух. Глаза заполнила рябь, как воду, если в нее бросить камешек.