Сборник статей и интервью 2004-05гг. (v1.1)

и извлечь из него представление о врагах сталинизма. Они примеривают

на себя этот образ. Но он же не реальный, а карикатурный. Затем этот карикатурный

образ пытаются воплотить. Реальные меньшевики были не такими,

как их изображали в «Кратком курсе», но постменьшевики, скажем, 90-х

годов становились точно такими, как они были нарисованы в «Кратком курсе».

То есть эти монстры материализовались. Получился «Краткий курс по материализации

монстров».

Но новые левые - соцпартия, партия труда, анархо-синдикалисты - черпали

свое вдохновение из другого источника, из западной левой традиции.

Может быть, они идеологически были более адекватны, но они были институционально

беспомощны. Они не укоренялись ни в каких традициях или институтах,

которые хоть как-то сложились в советское время.

В итоге, потерпели поражение и те, и другие. Сначала новые, а затем и старые

левые. Но, примерно, с середины 90-х годов пришлось выстраивать эту

схему заново. Теперь уже есть, так или иначе, общее для «старых» и «новых»

поле левого дискурса, есть общее противостояние капитализму, с общим отношением

к либерализму и неолиберализму, то есть к системе догм, которые

выстроили российские либералы, которые сейчас, кстати, тоже стали более

адекватными, приблизились к либералам западным. Левые выстроились против

либерального дискурса, в частности против таких ключевых пунктов, как

отождествление рынка и демократии, отождествление рынка и частной собственности.

Против такой вот триады. Левые же отделяют каждый из этих

элементов и принципиально противопоставляют, например, рынок и частную

собственность. Левые выстраивают этот либеральный треножник в линеечку,

на одном конце которой стоит принципиально неприемлемый институт

частной собственности, а на другом - принципиально приемлемый институт

демократии, а посредине возникает проблемы рынка. есть понимание,

что новая экономика, к которой стремятся левые, с одной стороны, не будет

рыночной экономикой, с другой стороны, рынок не имеет смысла отменять.

На экономическом уровне возникает своеобразный неонэповский консенсус.

Опять же есть разные варианты того, что троцкисты называют «переходной

программой». То есть идеи выхода за пределы системы, при осознании, что

этот выход не осуществляется одномоментно.

С либералами - все понятно. Но нарастающую важность приобретает

для левых размежевание с имперскими националистами. Потому что имперские

националисты пытаются навязать себя левым в друзья. По старой привычке,

когда отдельные левые, по оппортунистическим причинам, братались

с национал-державниками. Сейчас, когда левые появились как политическая

сила, которая себя осознает, принципиальным вопросом становится разрушение

«красно-белого союза» (придуманного Прохановым и газетой «Завтра»).

Интернационализм становится нарастающе важным элементом идентичности

левых. Сейчас в некоторых организациях появилась тенденция говорить

о национализме, как о неком грехе, о чем-то постыдном, от чего в то же время

не удается отделаться - вроде того, когда человек мочится в постель.

В связи с этим вопросом, намечаются расколы внутри левых организаций,

процесс размежевания и объединения. Я возлагаю большие надежды на попытку

создания Левого фронта. Причем неважно, получится это или нет - важна

сама попытка как некий шаг в правильную сторону, потому что она позволяет

вытянуть собственно левых из организаций, которые формально находятся

на левом спектре, не являясь в целом и последовательно левыми.

На аналитическом уровне возникает еще одна проблема - оценка перспектив

российского капитализма. Речь идет о совершенно классической дискуссии

- Мартов, Плеханов и т. д. Она вернулась, потому что капитализм вернулся.

Поэтому происходит поразительное возобновление старой дискуссии

о перспективе революции. если два-три года назад слово «революция» могло

произноситься «для своих», а в разговоре для внешней публики его избегали,

поскольку, как-то не хотелось, чтобы над тобой смеялись. Когда я опубликовал

по-английски Russia under Yeltsin and Putin, то в общем-то позитивной

рецензии газеты Independent как странность было отмечено, что автор пишет

о какой-то революции. Ну, как можно в XXI веке писать о революции?! Почему

в такой нормальной, серьезной книге такие архаичные, бессмысленные

слова? Но после событий на Украине, в Грузии, в Киргизии, слово «революция

» вошло в обиход. Причем, совершенно неадекватно, поскольку на самом

деле там никаких революций как раз и не было. Но реально дискуссия идет

о том, есть ли у России революционная перспектива. если есть, то какая? Как

это соотносится с глобальным кризисом системы неолиберального капитализма,

который наблюдается достаточно внятно? Одним из проявлений которого

является, кстати говоря, российский экономический бум, потому что если бы

не было глобального кризиса, то не было бы и нефти ценой в 70 долларов.

Такое может быть только в абсолютно деформированной и больной экономике.

70 долларов за нефть - это высокая температура как при лихорадке. Российский

бум - это проявление международной экономической лихорадки.