Рисую женщину в лиловом.Какое благо — рисоватьи не уметь? А ту тетрадьс полузабытым полусловомя выброшу! Рука вольнатомиться нетерпеньем новым.Но эта женщина в лиловомоткуда? И зачем онаступает по корням еловымв прекрасном парке давних лет?И там, где парк впадает в лес,лесничий ею очарован.Развязный! Как он смел взглянутьприлежным взором благосклонным?Та, в платье нежном и лиловом,строга и продолжает путь.Что мне до женщины в лиловом?Зачем меня тоска берет,что будет этот детский ротничтожным кем-то поцелован?Зачем мне жизнь ее грустна?В дому, ей чуждом и суровом,родимая и вся в лиловом,кем мне приходится она?Неужто розовой, в лиловом,столь не желавшей умирать, —все ж умереть?А где тетрадь,чтоб грусть мою упрочить словом?
Не писать о грозе
Беспорядок грозы в небесах!Не писать! Даровать ей свободу —не воспетою быть, нависатьнад землей, принимающей воду!Разве я ей сегодня судья,чтоб хвалить ее: радость! услада! —не по чину поставив себяво главе потрясенного сада!Разве я ее сплетник и враг,чтобы, пристально выследив, наспех,величавые лес и оврагобсуждал фамильярный анапест?Пусть хоть раз доведется умубыть немым очевидцем природы,не добавив ни слова к тому,что объявлено в сводке погоды.Что за труд — бег руки вдоль стола?Это отдых, награда за муку,когда темною тяжестью лбаупираешься в правую руку.Пронеслось! Открываю глаза.И рука моя пишет и пишет.Навсегда разминулись — грозаи влюбленный уродец эпитет.Между тем удается рукедетским жестом придвинуть тетрадкуи в любви, в беспокойстве, в тоскевсе, что есть, описать по порядку.