Весной, весной, в ее начале,я опечалившись жила.Но там, во мгле моей печали,о, как я счастлива была,когда в моем дому любимоми меж любимыми людьми,плыл в небеса опасным дымомизбыток боли и любви.Кем приходились мы друг другу,никто не знал, и все равно —нам, словно замкнутому кругу,терпеть единство суждено.И ты, прекрасная собака,ты тоже здесь, твой долг высокв том братстве, где собрат собрататерзал и пестовал, как мог.Но в этом трагедийном детствеБылых и будущих утратсвершался, словно сон о детстве,спасающий меня антракт,когда к обеду накрывали,н жизнь моя была проста,и Александры Николавныявлялась странность и краса.Когда я на нее глядела,я думала: не зря, о, нет,а для таинственного деламы рождены на белый свет.Не бесполезны наши муки,и выгоды не сосчитатьзатем, что знают наши руки,как холст и краски сочетать.Не зря обед, прервавший беды,готов и пахнет, и твердятвсе губы детские обетыи яства детские едят.Не зря средь праздника иль казни,то огненны, то вдруг черны,несчастны мы или прекрасны,и к этому обречены.
* * *
Прощай! Прощай! Со лба сотрувоспоминанье: нежный, влажныйсад, углубленный в красоту,словно в занятье службой важной.Прощай! Все минет: сад и дом,двух душ таинственные распри,и медленный любовный вздохтой жимолости у террасы.Смотрели, как в огонь костра, —до сна в глазах, до муки дымной,и созерцание кустаравнялось чтенью книги дивной.Прощай! Но сколько книг, деревнам вверили свою сохранность,чтоб нашего прощанья гневповерг их в смерть и бездыханность.Прощай! Мы, стало быть, из них,кто губит души книг и леса.Претерпим гибель нас двоихбез жалости и интереса.