Не забывайте, что Тора – это наша основа, наш надежный оплот. Никто не сможет повредить нам, пока мы обладаем этой силой, способной обуздать врага, и никто не уничтожит Иерусалим, пока его стены покоятся на древнем камне, заложенном Давидом.
Если жить и процветать семени Авраамову, эта земля должна остаться неоскверненной.
А тот человек, Иисус, был осквернителем и святотатцем. Мы убили его намеренно и с чистой совестью. И мы убьем всякого, кто захочет ниспровергнуть законы Моисеевы или же вознамерится посягнуть на наше священное наследие.
Мы и Понтий Пилат видели опасность, исходившую от того человека, и то, что мы покончили с ним, было разумно.
Я предрекаю, что его последователей ждет такой же конец и что эхо его слов растворится в том же молчании.
Если Иудее жить дальше – все, кто против нее, должны быть повергнуты во прах. Если же Иудее суждено умереть – я, уподобившись пророку Самуилу, посыплю пеплом мою седую голову, сорву с себя плащ Аарона, покроюсь вретищем и буду носить его до конца моих дней.
Молодой священнослужитель из Капернаума
Он был фокусник, порочный и пустой, прельщавший простой люд своими заклинаниями и чудесами.
Он ловко играл как словами наших пророков, так и святынями наших предков.
Он дошел до того, что призывал в свидетели безгласные могилы, а мертвых объявлял своими предтечами и теми, кто послал его.
Он завлекал женщин города Иерусалима и окрестных селений с хитростью паука, завлекающего муху; и они попадали в его сети. Потому что женщины – создания слабые и глупые, они идут за тем, кто нежными и ласковыми словами может утишить их нерастраченный пыл. Если бы не они, слабовольные, подпавшие под влияние его чар, его имя стерлось бы из памяти людской.
А кто были мужчины, что последовали за ним? Рабы, которых впрягают в ярмо, попирают ногами. В своем неведении и страхе они никогда не восстали бы на своих законных хозяев. Но после того как он посулил им высокое положение в его призрачном царстве, они поддались на эту химеру, как глина поддается горшечнику.
Ведь известно: раб всегда мечтает стать господином, а слабый – львом.
Галилеянин был фокусником и обманщиком, отпускавшим грехи всем грешникам, чтобы слышать
«Осанна» из их нечестивых уст. Он утешал слабые сердца несчастных и потерявших надежду, только чтобы иметь слушателей и свиту, которые бы внимали его голосу и шли за ним по первому зову.
Он нарушал субботний день отдохновения вместе с теми, кто это делал, чтобы заручиться поддержкой беззаконных; в синедрионе он порицал наших первосвященников, чтобы привлечь к себе внимание и тем самым утвердить свою славу.
Я часто говорил, что ненавижу этого человека. Да, я ненавижу его сильнее, чем римлян, правящих нашей страной. Да и пришел он к нам из Назарета – города, проклятого нашими пророками, этого гноища язычников, от которого ничего путного ждать нельзя.
Руман, греческий поэт
Он был поэт. Он видел и слышал то, что мы не могли видеть и слышать; на его устах были слова, которые мы не в силах были высказать, и его пальцы касались того, что мы не были в состоянии ощутить.
Да, он был поэт, чье сердце обитало в заоблачных высях, а песни его, хотя он пел их для нас, предназначались также и для других – для людей в иной стране, где жизнь вечно молода и где всегда царит рассвет.
Когда-то я тоже мнил себя поэтом, но вот, повстречав его в Вифании, я понял, что значит держать в руках инструмент с единственной струной, когда перед тобой тот, кому подвластны все инструменты. Ибо в его голосе были и хохот бури, и плач дождя, и веселая пляска деревьев на ветру.
С тех пор, как я понял, что у моей лиры всего одна струна, а мой голос не в силах соткать ни воспоминаний о вчерашнем дне, ни надежд на завтрашний день, я отложил лиру в сторону и решил хранить молчание. Но неизменно в сумерках я буду прислушиваться и услышу поэта – владыку над всеми поэтами.
Человек из пустыни
Я, человек в Иерусалиме чужой, пришел в этот Святой город поглядеть на великий храм и принести на его алтарь жертву – ведь жена родила двух сыновей-близнецов мне и моему племени.
Я совершил жертвоприношение и стоял на галерее, наблюдал за менялами, за продавцами жертвенных горлиц и прислушивался к пронзительным выкрикам во дворе храма.
Вдруг вижу: в толпе менял и продавцов голубей появился какой-то человек. И был он важен и шел быстро. В руке у него была плеть из козлиной кожи. И я видел, как он опрокидывает столы у менял и бьет плетью торговцев птицами.
И я слышал его громкий голос:
– Выпустите птиц на волю, ибо в небе – их гнезда!
Мужчины и женщины разбегались от него в стороны, а он кружил среди них, как буйный ветер в песчаных холмах.
Все это случилось за один миг. Менялы исчезли с храмового двора. Там остался только тот человек, а пришедшие с ним ждали в отдалении.
Я повернулся и увидел на галерее еще одного человека. Я подошел к нему и спросил: