Сброд

Батурий вернулся в свои покои поздно. Совет сильно затянулся, так как его участники никак не могли определиться с датой выступления на Радовеж. Если бы князь участвовал в этом обсуждении, то к решению пришли бы намного быстрее. Но он отрешился от происходящего, погрузившись в невесёлые думы. Он думал о Волиборе, который в его глазах просто остался рядовым дружинником, не использовав возможность войти в Высшее Общество, столь щедро предоставленную ему князем. Теперь Батурий корил себя за незрелую горячность в благодарности: этого лапотника, просто можно было осыпать деньгами, подарить небольшое поместье, и тот был бы счастлив, как дитя. А теперь, в свете последних событий, Батурий выглядел неблагодарным, держа в опале человека, некогда спасшего ему жизнь. Это казалось не совсем правильным, а Батурий любил, чтобы всё казалось правильным. Это и стало темой его душевных терзаний: подсознание подсказывало ему, что винить во всём только Волибора неверно, но, сколько князь не прокручивал в памяти перипетии неудачной карьеры бывшего тысячного, своевременно и так детально изложенные ему мудрыми советниками, никак не мог отыскать поводов для оправдания своего спасителя. Так совет закончился без его участия, хоть и в его присутствии.

Сейчас, вернувшись в свои покои, он был морально измотан. Снять напряжение – вот что ему было нужно!

– Князь пожелает чего-нибудь? – осторожно поинтересовался слуга, заглянувший следом.

– Позови Сбыславу, и можешь быть свободен – угрюмо ответил князь.

Слуга исчез за дверью, а мысли Батурия обратились к другой персоне: Сбыслава… Девчонка восемнадцати лет, крестьянская дочь. Батурий отметил её среди прислуги крепости сразу, как только она там оказалась. После казни жены, князь отношений с противоположным полом дальше «постельных» не развивал, он просто не искал в них ничего, кроме физиологического удовлетворения. Используемые для этих целей женщины, не слишком быстро, но всё же надоедали ему. Тогда наступало время смены партнёрши, о чём беспристрастно сообщалось «отставнице». Те, кто был посообразительнее, благодарили князя за прекрасное, счастливое время, проведённое в его обществе, и уверяли, что его желание – это закон, выражая полную покорность. Такие, получали холодную ответную благодарность, небольшое поместье, и некоторую сумму денег, в виде отступных. Но были и те, кто устраивал истерики с плачем и мольбами. Таких от князя выволакивали слуги, не особо с ними церемонясь, независимо от происхождения. Ни поместий, ни денег, таким «отставницам» не полагалось, как выражался сам князь: «За опаскуженное прощание, и неприятную по себе память». Так же, пару раз, в случаях с избалованными дочерьми из особо знатных родов, истерики носили уже гневный характер, с визгливыми требованиями, и маловразумительными угрозами и оскорблениями в адрес князя. Таких Батурий успокаивал лично: быстро, без сентиментальных уговоров, в результате чего несдержанная фаворитка навсегда прощалась не только с венценосным покровителем, но и с парой-тройкой зубов, или ровной переносицей.

Сбыслава чем-то выделялась среди всех избранниц князя. Чем – он и сам сказать не мог… Хоть и крестьянская дочь, но её лицо от природы было очень красиво, а стройная фигура, не была с детства испорчена лошадиной работой по хозяйству… Лелеяли, видать, родители. Но дело было не в этом: мало ли в придворной среде смазливых охотниц (да и охотников), на сердца могучих покровителей? Какое-то неуловимое влечение, непонятное уму человеческому…

Скрипнула дверь, и в покои проскользнула изящная фигурка. Пышные, чёрные волосы, собранные в толстую косу, томный взгляд, правильные черты лица… Ещё так молода, а уже знает своё дело: едва заметное движение плечом на ходу, и вышитая рубашка, с более откровенным, чем обычно, вырезом, слетает с этого же плеча, оголяя его, заставляя девушку смущённо залиться краской.

– Великий князь хотел меня видеть? – кротко спросила она, глядя из-под длинных ресниц, и соблазняюще поддувая губки.