Сброд

Из печи высунулись грязные руки. Скрюченные пальцы-крючки впились в побелку, оставляя заметный след. Сквозь ворчание и пыхтение показалась косматая бородатая голова. Взгляд безумный, как у бешеного зверя. Выволочив свое тело, дед рухнул рядом с Псом и поднял облако пепла. Пес закрыл глаза и отполз в сторону. Калач зевнул, разевая рот с редкими желтыми зубами. Нижний клык выделялся средь прочих, точно с умыслом заточенный.

– Чего ради будила, дура? – буркнул старик, садясь на пол и облокотившись спиной о печь.

– Добрый человек прибыл не откуда-то, а из самой Москвы, – доложила Лена, помогая деду стряхивать пепел с дырявой плешивой овчинной дубленки.

– Неужто стоит еще, проклятая? – ворчливо бросил Калач.

– Куда ж ей деться! – криво улыбнулся Черный Пес.

– Как это куда? – спросил дед. – Поди, будто город сжить со свету – какая морока! Уж не тебе ли, душегуб, об том сказывать! Была б на то воля, то оно и сделается!

– Видать, нету такой воли, – пожав плечами, сказала Лена.

Не боясь запачкать платье, она села на колени рядом с Калачом.

– Добрый человек хочет испробовать яблок наших, – произнесла Лена.

Тут-то дед залыбился.

– А цену-то добрый человек выведал? – спросил Калач, прищурившись.

– Так вот с тем пришли – чтобы выведать, – ответила Лена.

Калач харнул на пол.

– Он, поди, мальчонка умный да приметил, какие изувеченные добряки вас встречать вышли. А ну-ка, добрый человек, скажи-ка: сам-то смекнешь? – спросил Калач.

Черный Пес нахмурился, глазами забегал. Положил руку на плечо.

– Смышленый, – довольно кивнул Калач, поднимаясь в полный рост. – Ну что ж, Леночка, готовь все! А ты, голубчик, знай: нынче последний шанс удрать. Поди, вон он, частокол: дашь деру – никто собак не спустит, не будет погони никакой.

* * *

В ту ночь Пес остался в деревне Калача. Вдоль столов стояли безликие из сна с холщовыми мешками на голове. Как это часто бывает, сцена из кошмара, воплощенная наяву, не такая уж и внушающая. Если во сне все на застолье казались прямо-таки богатырских размеров, то нынче Пес глядел на деревенщин, которые выглядят с этими мешками не как палачи, а скорее, как приговоренные. Во главе стола сидел Калач, то ли дремал, то ли вот-вот задремлет. За его левым плечом стояла Лена.

Ночь была холодна. Пес это ощутил, когда снял рубаху. Двое рыжих парнишек лет пятнадцати вязали тугие узлы на каждой руке Пса.

– Добро, – сказал один из рыжих, второй кивнул.

Пес глубоко вздохнул, собираясь с духом. Рыжие парни передали по концу веревки по правую и по левую сторону стола. Пути назад не будет. Черный Пес запрыгнул на стол, закрыл глаза. Как будто на веках были высечены узоры потока света, который струился и пел о неземном покое. В нем и была благодать, за которой Пес гонялся столько веков.

– Добро, – кивнул Черный Пес, падая на колени.

Безликие осатанели вмиг. Костлявые, розовые от холода пальцы впились в веревку и рванули в две стороны. Глазки Калача вспыхнули адскими угольками. Выглядывая из-под кустистых бровей, они живо и пылко метались вместе с тем, как Черного Пса метало из стороны в сторону.

Вдруг воедино слился вопль ужаса, боли и неистового восторга. Правая сторона радостно стягивала друг с друга мешки. Глаза, мокрые от слез радости, блестели в скудном свете масляного фонаря, который висел на входе в трапезную. Деревенские целовались друг с другом, пели, прыгали и смеялись, поднося оторванную руку Калачу.

Лена стащила со стола все остальное, что осталось от Черного Пса.

– Добро, добро, – бормотала она, стянув с плеч платок и заматывая рваную рану.

* * *

Вышло солнце. Середина марта, земля была достаточно мягкая для посадки саженцев. Пес сидел на крыльце, глядя, как местные разравнивают землю под его рукой. Лена была рядом с ножом в одной руке и яблоком в другом.

– Нам досталась правая. Хороший знак, – сказала она и протянула отрезанную дольку.

Но Черный Пес не стал брать, а перевел взгляд на дуб. В свете дня он яснее показывал свою фактуру, чуждую деревьям. Поверх коры надулись жилы, по которым взойдет свет в свое время.

– Это рука Калача? – спросил Пес.

– Нет, – ответила Лена. – Когда он был еще мальчишкой, дуб уже стоял.

Пес глубоко вздохнул, съел кусок яблока. В то утро он еще верил, что рука отрастет так же, как затягивались любые раны твари. Мякоть растворилась во рту, язык обожгло кислой ноткой. Все тело содрогнулось, пробитое волной доныне неведанной силы. Челюсть едва поддавалась, она размякала, как хлеб в молоке. Тело медленно сползало на ступени. Как будто приближалось дикое стадо, тысячи копыт поднимали удушливую горячую пыль. Сначала казалось, они пронесутся где-то совсем рядом, Пес слышал барабанящие удары внутри тела. Бежала кровь, бойко отбивая пульс. Выдохшееся кислое вино, которое плескалось по старому, зеленому от времени медному кувшину, вдруг вновь наполнилось былым.