Сбытчик

Что же касается отвращения, то ты начинаешь испытывать его только в том случае, если усталость и рутина не помешали тебе сохранить человеческий облик. Некоторым полицейским сохранить его явно не удалось. Но если ты его все-таки сохранил и остался, несмотря ни на что, человеком, то иногда ты просто приходишь в ужас от того, на что бывают способны люди. Ты, конечно, способен понять и простить ложь, потому что в повседневной жизни и сам нередко прибегаешь к ней, чтобы облегчить себе жизнь и вообще, чтобы машина человеческого бытия, которую слишком откровенная правда может привести в негодность, продолжала вертеться. Ты способен понять и кражу, поскольку в детстве, когда тебе было лет пять или шесть, тебе самому случалось стащить особенно приглянувшийся карандаш или игрушечный самолетик. Ты даже можешь понять убийство, потому что где-то в самых затаенных уголках твоей души прячется чувство ненависти, способное подтолкнуть к убийству. Все эти вещи ты, естественно, можешь как-то понять, но тем не менее ты не можешь не испытывать отвращения к ним, если они постоянно обрушиваются на тебя непрерывным потоком, когда тебе на каждом шагу, день изо дня приходится встречаться со лгунами, ворами и убийцами, когда тебе начинает казаться, что все человеческие чувства оказываются приостановленными именно на те восемь, двенадцать или тридцать шесть часов, когда ты сидишь в дежурке или на телефоне. Может быть, ты и примирился бы с появлением какого-то случайного трупа, ведь смерть — это только один из неизбежных эпизодов жизни, не так ли? Но если на твоей памяти эти мертвые тела начинают нагромождаться одно на другое, да так, что ты уже не в состоянии отличить один проломленный череп от другого, то что ж тут дивиться тому, что ты перестаешь отличать апрель от октября?

А сейчас был апрель. Истерзанное тело очень красивой женщины лежало на полу, прислонившись щекой к залитой кровью картине Шагала. Сотрудники криминологической лаборатории обсыпали все кругом тонкой пудрой, пытаясь обнаружить отпечатки пальцев, они шарили специальным пылесосом в поисках волос и остатков тканей, осторожно упаковывали в специальный пакет кухонный нож, обнаруженный на полу в коридоре прямо у двери спальни, записную книжку убитой и кошелек, в котором можно было обнаружить все, что угодно, кроме денег.

Детектив Стив Карелла делал торопливые заметки в блокноте, а потом вышел из комнаты и направился в холл, где в огромном кресле сидела маленькая девочка. Ноги ее не доставали до пола, а на руках у нее, закрыв глаза, примостилась дремлющая кукла. Девочку звали Энни Закс — об этом Карелле сообщил один из полицейских, когда Карелла прибыл на место преступления. Кукла по размерам своим была почти одного роста с девочкой.

— Здравствуй, — обратился он к ней и сразу же почувствовал дикую нелепость своего положения, здесь была и усталость, потому что дома он не был двое суток, и скука, поскольку ему предстоял новый раунд монотонных допросов, и отвращение к работе, поскольку человеком, которого ему предстояло сейчас допрашивать, была всего лишь маленькая девочка, изуродованный труп матери которой лежал в соседней комнате. Он попытался как можно приятней улыбнуться. Но улыбка получилась довольно вымученной.

Девочка ничего не ответила. Она посмотрела на него своими огромными глазами. Она смотрела на него немигающим взглядом и ничего не говорила.

— Тебя зовут Энни, я угадал? — сказал Карелла. Девочка кивнула. — А ты знаешь, как меня зовут?

— Нет.

— Меня зовут Стив.

Девочка снова кивнула.

— У меня тоже есть девочка примерно твоего возраста, — сказал Карелла. — Она — близняшка. А сколько тебе лет Энни?

— Пять.

— Ровно столько же, сколько и моей дочке.

— Угу, — сказала Энни. Она с минутку помолчала, а потом спросила. — Маму убили?

— Да, — ответил Карелла. — Да, детка, ее убили.

— Я боюсь заходить туда и смотреть на нее.

— Да, лучше тебе туда не заходить.

— Ее убили ночью, да? — спросила Энни.

— Да.

В комнате воцарилась тишина. Снаружи до Кареллы доносились обрывки разговора между фотографом и медицинским экспертом. Он глянул в обращенное к нему детское личико.

— А где ты была прошлой ночью? — спросил он.

— Угу.

— Где?

— Я была здесь, сидела в той комнате. — Она погладила куклу по щеке, а потом снова подняла голову к Карелле и спросила: — А близняшка — это что?

— Это когда двое детишек рождаются одновременно.

— А…

Она продолжала вглядываться в него. В глазах у нее не было слез и они требовательно смотрели на него, словно ждали ответа.

— Это сделал один дядька, — сказала она наконец.

— Какой дядька? — спросил Карелла.

— А тот, который пришел к маме.

— Это был мужчина? А какой мужчина?

— Он к маме пришел. Они вместе сидели в комнате.

— А кто он такой?

— Не знаю.

— Ты его видела?

— Нет. Я сидела здесь и играла с Болтуньей, когда он пришел.

— А кто это Болтунья — твоя подружка?

— Болтунья — это моя кукла, — сказала девочка и приподняла лежащую на коленях куклу. Она даже рассмеялась его непонятливости.