Счастье

Однако он отлично знал, что если сейчас ее оставит, то это будет навсегда. Она его уже не подпустит. С облегчением спрячется в свою скорлупу, убеждая себя, что не способна быть с людьми, и бесконечно от этого страдая.

Он запрыгнул в трамвай, сел с ней рядом.

– Оставайся там, не надо быть со мной, я не стою, только все порчу…

Он тяжело вздохнул, взял ее за руку и стал смотреть в окно, как стая белых воздушных шариков, выпущенная из тряпичного балагана, стремительно и плавно поднимается к облакам.

Клоунесса в синем парике, сидевшая на остановке, помахала ему кружевным платочком, и на пыльный бок вагона брызнули из-под ее ажурной шляпки две струйки воды.

– Не надо, не надо, оставь меня, не надо, я не могу, живи без меня, я не хочу быть в тягость…

«Господи, неужели так будет всегда? Этот заколдованный круг – неужели ничто не разорвет? Должно же быть какое-то средство?» – тоскливо думал он, параллельно обмениваясь гримасами с клоунессой, бежавшей рядом с медленно идущим трамваем.

– Я не могу, оставь меня, я мертвая, будь с живыми, не трать на меня силы, это бесполезно, надежды нет, уходи…

Он вдруг ясно представил, как встает, нажимает на кнопку аварийного открывания дверей, выпрыгивает из вагона и убегает в разноцветную толпу, подхватив за руку синеволосую худенькую кривляку в пышном кринолине и красных кедах.

«Чем настойчивей она твердит свое „уходи“, тем сильнее мне хочется уйти. Хотя я люблю ее. Но иногда это невыносимо… Помогите же нам, добрые ангелы, силы небесные, кто-нибудь! Отвяжись ты, синяя бестия, хватит слать мне воздушные поцелуи, я уже сделал свой выбор, теперь выбора нет… Но как же это трудно…»

Наконец трамвай повернул за угол, и праздник остался позади.

* * *

Как назло, в тот день, гуляя, они опять забрели на кладбище.

«Отлично! – внутренне бесился он. – Там все смеются и ловят мыльные пузыри, а я тут медитирую среди могил, получая в награду только „уходи“! За что мне такое счастье?!»

На соседней аллее послышались голоса, и он обрадовался: сейчас она поспешит спрятаться в свой лес.

«Что же, в обществе живых деревьев все-таки лучше, чем в компании покойников, хотя я, конечно, предпочел бы живых людей, желательно веселых и разговорчивых».

Она заметалась в поисках поворота, но тут среди могил раздался детский плач, а в ответ увещевательно забубнил хриплый бас. Она остановилась. Очередной медведь, сшитый из полосатых носков, как всегда, ждал своего часа в кармане рюкзака.

Плач усиливался, переходя в визг, второго голоса уже не было слышно. Она вынула медведя и медленно, словно завороженная, двинулась вершить свое «дело».

Алеша всегда поражался, насколько смелой она становилась, когда речь шла о плачущем ребенке. Как бесстрашно и даже равнодушно вступала в круг любой ссоры, проходила сквозь орущих мамаш, словно их не существовало. Не научившаяся выдерживать даже его любящий взгляд, она приседала и без колебаний заглядывала в глаза незнакомому маленькому человеку, которому было плохо. Не боясь быть отвергнутой, не так понятой, осмеянной. Просто не думая о себе в этот момент.

Они вышли на соседнюю аллею и увидели пару до того странную, что Алеше захотелось повернуть обратно и не вникать в то, что здесь происходит. На корточках, прислонившись спиной к могильной ограде, сидел дочерна загорелый человек в ярко-зеленой вязаной шапке. Он держался за голову, раскачивался из стороны в сторону и выл. Вокруг него валялись растоптанные конфеты.

Крошечная светловолосая девочка, чье лицо было перемазано пылью и шоколадом, стояла чуть поодаль, на дорожке, и истошно вопила. Ее белое «принцессино» платье с блестками было несусветно грязным.

Увидев незнакомых людей, она закричала еще громче, а тип в зеленой шапке затрясся, судорожно зажав уши. Протянутого ей полосатого медведя девочка отшвырнула прочь так неистово, что потеряла равновесие и шлепнулась на колени. От этого она пришла в бешенство: стала колотить землю кулаками, кусать руки, яростно рвать подол платья…

– Это бес! Тот самый, которым попы пугают! – прохрипел загорелый, подняв на них голубые придурковатые глаза.

Половины зубов у него не хватало, кожа на лице была грубой и бугристой, словно кора старого дерева.

Внезапно он натянул шапку до самого подбородка и покатился по земле, обхватив колени и завывая, как раненый пес:

– У-у-у! Больше не могу-у-у! Мне надо в больницу-у-у!

Девочка перестала кричать и засмеялась. Человек в зеленой шапке тут же, как ни в чем не бывало, поднялся на ноги и довольно ухмыльнулся:

– Только так ее и заткнешь.

Краем глаза Алеша взглянул на свою любимую. И увидел на ее лице то самое – беспомощное и паническое – выражение, которое уже не раз заставляло его вмешиваться в то, мимо чего он предпочел бы пройти, не оборачиваясь.

– Это ваша… дочь? – неуверенно произнес он.

– Гы! – загоготал беззубый. – Гы. Гы. Если бы это была моя дочь, я бы не дожил до моих лет. Конфет она не хочет. Конфет!

– Ам хосю, – требовательно крикнула девочка и топнула ножкой. – Дай ам!

– Ой-ё! Щас закатится! Я, промежду прочим, инвалид, у меня контузия! А эта верещит – как сверлом в череп…