Счастье

– Дети сшили, – ответил он тоже совершенно спокойно, будто Ниагарский водопад только что не обрушился ему на затылок.

И тут его осенило.

– Да, – продолжал он уже другим, не своим, голосом. – Меня сшили твои дети, Мария. Они кололи себе пальцы иголками, проклинали запутывающиеся нитки, но шили. Они очень хотят, чтобы ты вернулась… Белоголовая девочка, что зовет тебя мамой, она больше не может ждать, и все-таки ждет, проклиная и плача… А дети, которые плачут на улицах, – ты забыла о них? Чьи руки сошьют и приведут к ним медведей-утешителей? Где твои руки, Мария? Почему они опустились?.. Тот человек, что принес меня сюда в кармане, он тоже тебя зовет. Мария! Он так тебя зовет, что корабли сбиваются с курса и перелетные птицы летят не туда. Неужели ты не слышишь?..

– Я слышу, – тихо произнесла она, глядя на медведя как завороженная. – Я вернусь. Просто мне слишком страшно.

– Не бойся, Мария. Страх ничего не изменит. Что-то сделать может только любовь. А она у тебя есть.

– Извиняюсь. – В подсобку заглянул санитар-ницшеанец. – Пора. Мое дежурство заканчивается.

«Ты ушел, – говорила она потом, когда все действительно было позади. – А твой медведь продолжал со мной разговаривать. Повторял и повторял эти упреки. И это имя… Ты ушел, а он продолжал меня звать… И когда мне опять становилось страшно и хотелось закрыться в той башне без окон и дверей, я хватала его за лапу, и он сурово тащил меня сквозь паутину и бурелом. Обратно к людям. Он ведь тоже оказался Хозяином Леса, того черного, мертвого леса, через который мне надо было пройти, чтобы вернуться…»

Когда Алеша, разбрызгивая лужи и распугивая ворон, подбегал к остановке, у него зазвонил телефон. Номер был незнакомый.

«Очередной скворец решил мне посвистеть», – блаженно улыбаясь, подумал он и крикнул в трубку:

– Кто говорит? Это слон?

Ему что-то ответили. И лицо у него вытянулось.

Глава восемнадцатая Судный день

– «Но есть и Божий суд, наперсники разврата…» – грозно декламировала Ида Бронштейн, конвоируемая в зал суда.

Санька осторожно шла за ней, стараясь не выронить спрятанный под тельняшкой альбом следователя Смирнова. Она собиралась развлекать себя жанровыми зарисовками во время многочасового безделья на скамье подсудимых.

– Александра! Ты подготовила свою Нобелевскую речь? Как какую? Тебе же дадут слово!

– Мне с ними не о чем говорить, Ида Моисеевна. Могу уступить свою порцию гласности вам.

Зал был набит битком. В последнем ряду, скрючившись, чтобы спрятать за спинами свой клоунский нос, сидел Алеша. Когда ввели Саньку, он вскочил и разыграл жгучую пантомиму, смысла которой она не уловила, но все равно развеселилась. Алеша то прижимал обе руки к сердцу, то махал ими, будто собирался взлететь, и все время показывал ей большой палец, улыбаясь от уха до уха. Таким счастливым она его никогда не видела.

Рядом с ним сияли и тоже что-то изображали Петька с Пашкой. Все трое пребывали в отличнейшем расположении духа, будто пришли в цирк, а не в суд, который мог приговорить Саньку к двадцати годам.

«Вот чудные! – удивилась она. – Может, им обещали, что нас оправдают?»

– Журналистов полно, – довольно бормотала Ида Моисеевна, кивая знакомым. – «Радио Свобода», Би-би-си, «Голос Америки», телеканал «Аль-Джазира»…

– Это где Бен Ладен выступает?

– Александра, ты безнадежна! Я же объясняла…

– Встать, суд идет!

На трибуну, величественно колыхаясь, вплыла судья, в своей необъятной мантии похожая на оперную диву. Она уже начала произносить ритуальные фразы, как вдруг возникла некоторая сумятица: охранники пытались открыть вторую половину двери, чтобы в зал смогла протиснуться коляска Ивана Иваныча.

– Пятнадцать лет сюда езжу, – ругался адвокат. – И до сих пор ни пандуса, ни дверей нормальных! А деньги выделяли, я точно знаю! Куда они, спрашивается, ушли? А, Сергей Семеныч?

Прокурор, вяло перебиравший бумажки, брезгливо поморщился.

– Ну, подавайте иск, – устало произнесла судья.

– И подам!

– Давайте, давайте… Время идет…

– Я, между прочим, пунктуален. Просто всегда приходится ждать внизу, пока кто-нибудь вспомнит, что я не летаю и без посторонней помощи не могу преодолеть двадцать ступенек!

– Это тот самый – взяточник? – громким шепотом спросила Санька, кивая на поджавшего губы прокурора.

Несколько зрителей, сидевших рядом, обернулись и захихикали.

– Не дразни бизона, Александра. В его руках наша судьба.

– Ида Моисеевна, я сто лет не была в церкви, но все же смею надеяться, что наша судьба совсем в других руках.

– Подсудимые! Вы мешаете!

– Нам желтая карточка? Ладно, буду молчать. Борец-морж, вы меня толкнете, когда начнется важное?

– Зачем? Ты все равно ничего не поймешь!

– А вы переведете!

– Ладно уж, сиди рисуй, пока альбом не отобрали.

«Слово предоставляется… прошу приобщить к материалам дела… протестую… протест отклонен…» – долетали до Саньки обрывки камлания.

«Какие скучные у всех голоса. А уж лица… Наверное, они проходят специальный кастинг, чтобы здесь работать… Петька с Пашкой долго не продержатся. Зачем он только их сюда притащил?»

– Ну как? Мы тонем, Ида Моисеевна?