Счастье ходит босиком

Виктор плюнул. Но плюнул как-то в себя, внутрь, словно перегорел. Как в той сказке, жил да был: был дома, а жил вне его. Жить он предпочитал с манекенщицей Ингой, которую можно нарядить в мешок и восхититься. Для Виктора это равносильно душевной близости, потому что одежда для него являлась мерилом гармонии и красоты. Инга была высокой, с очень длинными и стройными ногами, за это Эля называла ее цаплей. Но Виктор из семьи не уходил, все-таки там жила память о молодости. Инга не могла повлиять на него ни через кухню, ни через спальню.

Дело решил случай. Однажды Виктор гулял с Ингой по лесу, и вдруг пошел дождь. Даже не дождь, а дождище, словно в небе выбило днище. Они промокли до последней нитки. Решили обсушиться в ближайшей деревне. Хозяйка приняла мокрую одежду и выдала телогрейки. Инга примерила телогрейку и этим решила долго стоявший вопрос их будущего. Виктор почувствовал, что руки чешутся расписать телогрейку славянскими рунами, подпоясать павловским платком. Гениальная идея отрикошетила в прошлое. Виктор словно вернулся в точку, где были картошка, полевая кухня, девчонки в телогрейках и его свободный выбор. На этот раз он выбрал не Элю, а Ингу.

* * *

Развод Эля переживала тяжело. Подруги говорили: «Хорошо, что детей нет». А это как раз самое печальное, потому что возраст подпирал. Надвигался сорокалетний рубеж с приданым в виде гарантированного одиночества. Пока имелся муж, бездетность была одна на двоих. Они как бы делили это несчастье. А теперь все досталось ей одной. Виктор продолжал себя в коллекциях одежды, которым рукоплескал мир. А ей? Продолжать себя в квартальных отчетах? К тому же она знала им цену. К реальности они не имели никакого отношения. Хозяева «оптимизировали налоги», то есть как могли скрывали обороты от государства. Чем меньше был официальный оборот фирмы, тем большую премию получала Эля. Такая «экономная экономика» не снилась Брежневу, хотя о нем уже не вспоминали.

Эля реагировала на короткую память людей болезненно. Как будто ей лишний раз доказывали, что даже известных и знаменитых забывают. Что все эти звания, мавзолеи, почести только тешат иллюзией благодарной памяти. А вот она свою бабушку помнит и любит, как в детстве, только сильнее. Память хранилась в каких-то маленьких сундучках. Вот сундучок про то, как бабушка укладывала ее спать. Эля боялась темноты и засыпала, накручивая на палец прядь бабушкиных волос. А вот сундучок про умершего цыпленка. Шалашик над его могилкой Эля сделала из любимых бабушкиных цветов, вырвав их с корнями. И как бабушка плакала, то ли по цветам, то ли по цыпленку. И еще сундучок про сеновал, где бабушка играла на гитаре, на настоящей семиструнной, про Марусю, которая отравилась соленым огурцом. И кому эти сундучки передать? Кто ее будет помнить?

Эля почувствовала себя не отдельным человеком, а проводником от прошлого в будущее. При таком ракурсе развод становился мелкой подробностью ее жизни, никому не интересной частностью. Важна только сцепка поколений, череда вагончиков. И если на каком-то вагоне нацарапано, что «Эля – дура» или что «Витек – козел», то поезду от этого ни тепло, ни холодно. Надпись мелькнет на скорости, слов и не разобрать, только общий строй вагонов важен. Она не имеет права прервать линию. Это не ее личное «хочу ребенка», это долг, закон, высшее требование, которое она должна выполнить. Любой ценой.

Врачи подтвердили то, что она давно знала: родить она не сможет. Но если раньше на этом месте у Эли наворачивались слезы и она, стесняясь своей ущербности, поспешно уходила, то сейчас в глазах было сухо и твердо, как у каменной бабы, которую не сдвинуть.

– И что мне делать?

– Живут и без детей, жизнь не ограничивается материнством, – врач повторил заученную фразу.

– Пусть живут. Это их дело. Мне нужен ребенок.

– Про усыновление не думали? – дежурно поинтересовался врач.

Внутри зашевелилась Дунька: «Не дождетесь». В Элиной обработке прозвучало:

– Это не мой случай.

– Ну тогда выход для вас один: суррогатное материнство. Чтобы другая женщина выносила вместо вас. Из вашего генного материала. Муж на это согласится?

– Мужа нет.

– Тогда можно использовать донора.

– Лучший донор – бывший муж.

– Прекрасная мысль, – искренне восхитился врач. А про себя подумал, что в таком случае бывших мужей не бывает, как не бывает бывших офицеров. Просто есть офицеры запаса и уволенные в запас мужья. – Ну тогда ждем вас.

– До скорого, доктор.

Эля встала и покинула кабинет. Врач озадачился. Обычно пациенты готовы говорить на такие щекотливые темы часами. У него имелись фирменные приемы подталкивания их к выходу. Например, он говорил, что ему пора на консилиум. А тут сама ушла. Ну точно – каменная баба.

* * *

Эля залезла в интернет. Суррогатное материнство оказалось заезженной темой. Будучи по убеждениям заскорузлой материалисткой, а по образованию экономистом, она поняла, какой шикарный бизнес построен на человеческом несчастье. И сколько афер тут проворачивается. Через несколько дней она разобралась в теме досконально.