Счастье моё!

Рома:

– Да, окончил актерско-режиссерский курс МХАТа (курс Олега Ефремова), какое-то время работал у Ефремова же актером. И Моцарта играл в “Амадее”, и Треплева в “Чайке”. Будучи еще студентом, работал в театре-студии “Человек” актером, там же поставил спектакль “Чинзано” по пьесе Людмилы Петрушевской. Это был первый режиссерский успех. В 1990 году организовал “Пятую студию МХАТ”, а в 1991-м на сезон взял на себя руководство Театром им. К. С. Станиславского – посмотреть, что могу, что не могу, но понял: рановато. То есть в данном случае это был как бы уход добровольный.

Пять лет много и активно работал за рубежом. И вновь Ефремов позвал к себе уже в качестве режиссера. А потом он умер, и я решил из этого театра уйти. Кстати подоспело и предложение возглавить Театр Пушкина. Я подумал и согласился.

– Вы ушли, потому что во МХАТ пришел новый художественный руководитель или…

– И то, и другое. Хотя с Табаковым у нас замечательные человеческие и партнерские отношения. Но у него своя команда, свой взгляд на вещи. Понятно, что новый человек должен прийти с чем-то новым. А я из людей, скажем так, не напрашивающихся. Хотя, если бы Ефремов был жив, я бы во МХАТе остался.

<…>

Для меня маяк – это Толя Васильев. Анатолий Александрович. Я провел с ним много времени, два года был актером в его так и не вышедших работах и вирусом режиссуры обязан ему. Он всё время идет впереди. Небезошибочно. Но пробивается. А вот новаторов в кавычках – пруд пруди, но это всё дилетанты и графоманы, я очень осторожно к ним отношусь.

<…>

Двадцатый век определил в театре диктат режиссуры. Константин Сергеевич и Владимир Иванович рождению этой профессии очень поспособствовали. И теперь, конечно же, именно режиссер определяет стиль и поведение актеров на сцене. Я отношусь к этому как к данности.

Но! С другой стороны, меня здесь многое не устраивает, поскольку самый главный передатчик искусства всё же актер: именно он входит в ежесекундный контакт с публикой. И я считаю, что в каком-то смысле режиссерский театр актерское искусство убил. Как всё это гармонизировать, как сделать, чтобы творцами спектакля были все три составляющие этого акта – режиссер, актер и публика? Чтобы они были творцами секунды (театр – самое живое, самое уникальное и самое последнее искусство: уникальное оно потому, что происходит сиюсекундно и сейчас, последнее, ибо после себя ничего не оставляет, кроме воспоминаний об этой секунде)?

(Из интервью Ирине Тосунян.

“Литературная газета”, 13.03.2002)