Счастье Раду Красивого

   Все мои страхи и сомнения, которые ещё недавно казались такими неодолимыми, теперь представлялись блажью. Я упрёкал самого себя: "Почему ты не переборол эти страхи? Почему? Неужели это было так сложно? Следовало сказать всего одно слово - "нападаем", но ты неизменно повторял "подождём". И вот итог!"

  

   Я сам покаянно склонял перед собой голову и отвечал, что, как видно, всему виной прошлая жизнь. Меня слишком хорошо научили уступать, подчиняться и бояться чужого гнева. Разумеется, это не могло служить оправданием, ведь если я понимал, в чём дело, то мог и противостоять этому. Но не противостоял. Или противостоял недостаточно. Ведь меня никто не заставлял идти в бой. Достаточно было лишь позволить это другим, а я не позволил. А в итоге вынужден был бежать прочь из своего лагеря.

  

   Иногда мне представлялся Хасс Мурат - как он после неудачного нападения на лагерь Узун-Хасана в страхе скачет к Евфрату. Неужели страх перед вражескими воинами оказался сильнее стыда? Мне, наверное, было бы стыдно предстать перед Мехмедом и сказать, что я глупо проиграл. Лучше уж оказаться в плену. А Хасс Мурат решил, что плен хуже. Но зато этот юноша не побоялся напасть на врага, а я побоялся. Я хотел быть умнее, но в итоге оказался глупее. Как горько и стыдно было сознавать это!

  

   Мне представлялся и мой старший брат, который одиннадцать лет назад бежал от турок, потому что надежды на победу не оправдались. Наверное, горько для него ощущалось поражение. Так же горько, как теперь для меня!

  

   "Лучше уж попасть в плен", - думал я, когда в конце дня, проведённого в дороге, мы заночевали в одной из деревень. Назавтра предстояло подняться на рассвете и снова пуститься в путь, чтобы к вечеру быть уже в Букурешть.

  

   Пока можно, следовало отдохнуть, но у меня не получалось толком заснуть, хотя эта бессонная ночь получалась уже второй подряд. Я пребывал где-то посредине между сном и явью и всё пытался вернуться назад, к разгромленному лагерю, чтобы собрать там остатки своей армии и повести их в бой. "Лучше умереть или попасть в плен, чем прослыть трусливыми!" - говорил я людям, которых силился собрать и сплотить.

  

   Даже во сне у меня это не получалось. "Наше дело проиграно", - услышал я и проснулся, обнаружив себя лежащим на кровати в тёмной комнате деревенского дома. Мои спутники, полтора десятка которых разместились в той же комнате кто на лавках, а кто - на полу, спали как убитые, поэтому никто из них не услышал лошадиный топот где-то вдали. Этот звук был ещё плохо различимым, так что его можно было принять за наваждение.

  

   Я минуту прислушивался, а затем встал, натянул сапоги, накинул на плечи кафтан и вышел на крыльцо. Никто так и не проснулся. Очевидно, всех измотала дорога, поэтому люди, через которых я аккуратно перешагивал, даже не пошевелились, а тот, кого мне пришлось побеспокоить, открывая дверь, лишь пробормотал что-то неразборчивое и снова провалился в сон.

  

   С крыльца топот уже был слышен явственно. Значит, мне не показалось, и пусть этот звук мог предвещать опасность, я вдруг поймал себя на мысли, что буду рад любому исходу. Если это люди Штефана - хорошо, потому что для меня настанет конец войне. Если это кто-то другой - буду рад узнать, кто.

  

   О том, что Штефан может представлять угрозу не только для меня, но и для моих людей, я как-то позабыл, а вспомнил только тогда, когда рядом со мной появился Стойка:

   - Что ж ты не разбудил-то, господин? - спросил тот скорее с недоумением, чем с укоризной, а затем уже с явным недоумением добавил: - А что ж ты стоишь-то здесь? А если это Штефановы люди?

  

   Не дожидаясь ответа, он кинулся в дом и принялся будить всех:

   - Вставайте! Едет кто-то! - а я меж тем думал, что полторы сотни воинов так утомлены, что в случае чего не смогут сражаться с должным упорством и твёрдостью.

  

   Меня и самого вдруг накрыла усталость, но не телесная, а усталость от страхов и волнений: "Кто бы ни ехал к нам, пусть уже приезжает скорее. И будь, что будет".

  

   Свет луны хорошо освещал деревенскую улицу, поэтому я сразу увидел, что на неё въехало несколько десятков всадников.

  

   - Государь, уйди в дом, - сказал мне, вновь появившись на крыльце, Стойка, уже одетый в кольчугу и держащий в руке меч.

  

   Боярин боялся за меня, а мне было за себя нисколько не страшно, хотя я остался почти без защиты. Это казалось так не похоже на то, что я чувствовал недавно, находясь в лагере с сильным войском и боясь принять решение.

  

   "Не стану метаться, как загнанный заяц, - решил я. - Если это и вправду люди Штефана, посмотрю, сколько их. И если много, не стану сопротивляться".

  

   По счастью всадники, приехавшие в деревню, оказались своими. Это были мои бояре с некоторыми своими людьми, которым тоже удалось спастись. Спасся и Нягу - тот, что ранее, пока не напал Штефан, настойчиво советовал мне быть осторожным.

  

   - А как вы нас нашли, да ещё ночью? - после спрашивал Стойка.