Счастье рядом

Они подошли к двухэтажному каменному зданию, у дверей которого сверкала золотыми буквами новенькая вывеска: «Четвертая комсомольская». Андрей рванул прижатую пружиной дверь, и на них пахнул теплый, парной воздух нарядной. Во всю длину стен стояли Деревянные скамьи. На них густо сидели горняки, одетые в брезентовые куртки и штаны. На головах, покрытых кирзовыми шахтерками, поблескивали серебристые фары горняцких ламп.

Зал гудел сотнями голосов. Андрей прошел на середину. Он оглядывался по сторонам, надеясь отыскать, старых знакомых. Грубая шахтерская одежда сравняла всех. Стройные молодые ребята вроде бы посуровели и возмужали. Попробуй узнай среди них Олега Уржумова, когда не видно ни его чуба, ни широких черных бровей. Или голосистого Игоря Ланкова. Все потонуло в разноголосом гуле, все слилось воедино.

Сомнения разрешил начальник участка Павел Кузьмич Сушко, который вошел в нарядную с парторгом и начальником шахты. Он сразу заметил Андрея, поздоровался, потом поманил пальцем Уржумова и Ланкова.

— Вот они — орлы!..

— Не орлы, а шахтеры, — растягивая губы, заговорил Ланков. — Курсы прошли. Я сегодня начинаю, а Олег на третьей шахте год отработал. По пятому разряду рубает.

— А другие?

— Другие тоже в шахтеры подались, а кто на стройке. Девчата больше на стройке. Заходите после смены. Теперь жизнь не та — квартиры имеем. Переженились многие...

Андрей хотел спросить, женился ли он, Ланков, но в это время прозвучало призывное слово «Товарищи!». Наступила тишина.

Парторг стоял на широком некрашеном табурете с поднятой вверх рукой.

— Товарищи! Час назад взошло солнце нового дня. Родился новый день. Как будто бы обыкновенный... но разве может быть у нас обыкновенный, рядовой день? Сегодня утром мы видели в полете третий искусственный спутник Земли. Это же здорово, ребята! И сегодня же мы пускаем новую, четвертую шахту на Южногорске. — Он говорил без запинки, не задумываясь над словами, и они, казалось, помимо его воли, сами складывались в четкие фразы, отчего речь получалась легкой и яркой. Ничего не было забыто в ней: ни молодые рабочие руки, которыми построена шахта, ни уральский уголек, который загремит сегодня в бункере и пойдет на заводы и электростанции, чтобы еще светлее стало в домах, еще больше тепла было в жизни.

Закончив речь здравицей в честь молодых строителей коммунизма, парторг уступил место представителю новоселов — Олегу Уржумову.

И вот стоял он в грубокожих ботинках на табурете, пережидая, когда стихнут последние гулкие хлопки шахтерских ладоней, слегка покачивался на ногах, пробуя устойчивость. Потом сдернул с головы шахтерку и заговорил неумело, нескладно, часто повторяя одни и те же слова. Слушая его, Андрей, незаметно для самого себя, начал одобрительно кивать головой, соглашаясь с Уржумовым и как бы подбадривая его. Да, в самом деле мы много кричим о безоблачном завтрашнем дне, рисуем в своем воображении жизнь, которая будет когда-то, и забываем, не хотим уяснить, что строить ее надо не вообще, а конкретно, не когда-то, а сейчас, не для себя лично, а для всех, что и поступаем-то мы именно так, но часто не осознаем этого, много, очень много оставляем на завтра. Надо просто работать, рубать уголь, просто делать сегодня, завтра, послезавтра эту хорошую жизнь и не думать, что кто-нибудь сделает ее за тебя. «Философ из меня плохой, — сказал под конец Уржумов, — только коммунизм наступит тогда, когда отомрет поговорка: своя рубаха ближе к телу. Это точно!»

Он спрыгнул с табурета и затерялся в толпе рукоплещущих горняков.

Время приближалось к спуску в шахту. Павел Кузьмич взглянул на часы и обратился к молодежи с напутственным словом.

— Репортаж получился что надо! — приговаривал Волегов, перематывая записанную пленку.

— Не торопись! — весело возразил Андрей. — Это только начало. Сейчас мы спустимся в шахту, послушаем разговор врубонавалочных машин. Потом поднимемся на-гора и пойдем к эстакаде. Ты слышал, как про уголь говорил парторг: «Сегодня он загремит в бункере». Этот звук мы тоже запишем на пленку. Пусть слушают все, как идет уголь из новой шахты! А закончим репортаж, когда нагрузят первый вагон и на его место встанет другой. Вот тогда мы и скажем: «Четвертая комсомольская» начала выдавать уголь на-гора.

4

— Учись, пока я жив, — наставительно приговаривал Андрей, неумело склеивая магнитную пленку.— Это тебе не газета, где нацарапал репортажик и сдал в секретариат. У нас — это только начало. Давай ножницы, давай клей, — отрывисто приказывал он. — Режь! Мажь! Тьфу!

Соединив концы пленки, Андрей звонко пришлепнул их ладонями и сел рядом с Волеговым. Он напоминал сейчас большого ребенка, который смастерил нехитрую игрушку и всем своим существом выражал удовольствие. Сверкавшие глаза Андрея были широко открыты, черные стрелки бровей приподняты, волнистые темно-каштановые волосы взъерошены, подбородок задорно выдвинут вперед.

— Не грусти, брат, научишься!

Волегов хитро улыбнулся.

— Чему радуешься? Думаешь, освоил все премудрости?

— Эти премудрости, — Волегов кивнул в сторону ножниц и клея, — знает каждый газетчик.