Счастье с другой стороны

Тоже верно. Если в конце разговора тебя съедят, то почему бы не поговорить о будущем? И хотя это будущее рисуется в образе большой кучи, главное, я однозначно попаду туда, куда направлял своё копьё.

Не надо было вспоминать о копье. Ох, не надо! Дракон будто услышал мои мысли, подцепил копьё кончиком хвоста и отшвырнул его далеко в реку. Я проследил глазами за его полётом и вздрогнул, когда оно с громким плеском ударилось о воду. И интуиция шепнула, добивая надежду: прощай.

Прощай, кивнул я. Теперь точно всё, разве что действительно поговорить с этим чудищем, продлить, так сказать, агонию.

— Знаешь, — я постарался найти наиболее вечную тему для разговора, — в жизни бывает столько всяких… как бы тебе это объяснить… нюансов что ли… Не всегда тебе точно известно, что скрывается за тем или иным поворотом. И случается так, что бежишь ты, бежишь и вдруг — бах — стена! Остановиться ты уже не успеваешь, свернуть невозможно, а перепрыгнуть сил нет. Что получается?

— Хреновина, — вздохнул дракон.

— Правильно — очень большая и серьёзная хреновина. И у тебя только два варианта: или разбиться, или пробить…

— Стену?

— А иначе — всё! — развёл я руками. — Вот и приходится изворачиваться, наговаривать на друзей, обманывать близких… Ну, ты же понимаешь, что стена — это всего лишь образ, который в сущности является нашими жизненными проблемами?

— Как Наставник?

Я замялся.

— Нууу… можно и так сказать, если, конечно, смотреть на жизнь с твоей точки зрения.

— А разве можно смотреть на жизнь с разных точек? — дракон снова вздохнул и выпустил облако в виде стрелы.

— Наверное. Почему нет? Ведь жизнь у каждого разная, своя, и смотреть на неё приходится по-своему.

— Нет, — не согласился дракон. — Жизнь для всех одинаковая. Смотри: она или есть, — в его четырёхпалой лапище вдруг появилась обезьянка. — Или её нет, — он сжал пальцы в кулак, обезьянка даже не всхлипнула. — А стену, — он покачал головой, — стену пробить нельзя. На то она и стена.

Да, пример убедительный, такую лапу захочешь — не прошибёшь. Я сглотнул, сочувствуя обезьянке, потом спросил:

— А что тогда можно?

— Скорость сбросить пробовал?

Хм… В самом деле, почему бы нет. Идёшь себе не спеша, напеваешь, семечки лузгаешь, и каждую стенку издалека видишь. Но…

— …тогда ведь ничего не успеешь.

— Не успеешь, — согласился дракон. — Чем-то приходится жертвовать.

— Легко сказать, — усмехнулся я.

Жертвовать. Чем я готов пожертвовать ради… Какой большой выбор: ради себя, ради женщины, ради всего святого… Очень много жертв. Задумаешься.

— Легко сказать, — повторил я. — Сам-то часто жертвуешь? Например, аппетитом своим? Местный шаман на тебя жаловался, весь народ, говорит, в округе сожрал.

— Да что я там, — отмахнулся дракон. — Парочка коров да худосочный старик. Он бы всё равно помер на следующей неделе, а так в дело пошёл, — и засмеялся вдруг:

— Гы-гу-га-гы, гы-гу-га-гы!

Такой смех у стороннего человека может вызвать разве что удивление, в крайнем случае, ужас, но мне почему-то тоже захотелось рассмеяться, и я подхватил:

— А-ха-ха, а-ха-ха!

И так мы смеялись некоторое время, а потом разом остановились.

— Но кушать, однако, хочется, — сказал дракон и окинул меня плотоядным взглядом.

Значит, разговор подходит к концу. А я уж было подумал, что мы подружились… Если только предложить ему что-то взамен.

— Слушай, — я оглянулся на деревья, за которыми пряталась напарница, и снизил голос до шёпота. — Есть тут у меня одна. Надоела — сил нет. Может ты её того? Поужинаешь?

Ответ меня озадачил.

— Не за что её есть.

— То есть как это? Это чтоб тебя съели нужно ещё и постараться? А старика того? А меня?

— И старика того, и тебя, — кивая, подтвердил дракон. — И шамана вашего собакоголового. Я вас б… — он хотел добавить крепкое словечко, но сдержался.

По щеке прокатилась капля пота. Ну и жара. Хорошо, что я в повязке, а то в штанах и рубахе давно бы спёкся. Погодка здесь конечно… Солнце уже к горизонту клонится, а печёт будто сумасшедшее. Старается. Как здесь люди живут — не понимаю. Но я бы тоже пожил. Немножко, чуточку… хотя бы.

Я почувствовал, как внутри меня разгорается отчаянье. Нехорошее это чувство, сложное; после него чаще всего со стыда сгореть хочется. Но пусть с ним, терять мне уже нечего, так что наговорю этому людоеду гадостей на прощанье.

— Скотина ты! Гадина последняя! Теперь я понимаю, почему Наставник вас в клетках держит!

— Ты о чём?

— Нельзя вас выпускать, вы столько народу пожрёте! Дай вам волю — вы и Наставника… Но Наставник вам не по зубам, не-е-ет. Не дотянетесь вы до него своими клыкастыми харями!

— Брось, — отмахнулся дракон и вдруг оскалился. — Да если хочешь — Наставник сам нас выпускает, специально! А ты как думал? Чтоб таких вот!.. И как этот шаман, и других! Эх ты, лапоть. Наставник — он… — морду его исказила болезненная гримаса. — Он всё знает. Он же Наставник. А мы… Он всегда был, всегда. А нас, да и вас… Да что там, — он задрал голову и шумно выдохнул.

Отчаянность моя упорхнула, и я в недоумении воззрился на дракона. Признаться, его откровения поразили меня не меньше, чем смех, поэтому я спросил осторожно: