Счастье со вкусом полыни

– Матушка да батюшка, давно вы в могиле,
Не утрете мои слезоньки, родные да милые.
Прощаюсь я с жизнью девичьей, с волей вольною,
И сердце заходится, и плакаться больно…

Вместе с девкой завыли собаки, и в горнице раздался дружный смех. Хихикала сестра невесты Маня, хохотала, дрыгая ногами, Нютка, улыбалась Аксинья. Так забавно звучал причет вместе с печальным «у-у-у» псов, сочувствующих девке. Не выдержала сама Дуня – залилась смехом, вытерла слезы с полного лица.

– Псы ишь как стараются, хотят яства с праздничного стола вкусить, – хмыкнула Маня.

– Всем угощенье достанется – и до собак дело дойдет, – подтвердила Аксинья.

– Скорей бы, скорей. – Дуня уже забыла о поводе для смеха. Она сжимала руки в беспокойстве. Аксинья понимала девичье нетерпение. Если жених по сердцу, время до венчания тянется бесконечно.

По обычаю невесте следовало быть с незамужними подругами, но Дуня вцепилась в Аксинью и повторяла: «Не уходи». Сейчас она вытолкала сестру и Нютку, сжала в руках душегрею, спросила, побледнев точно снег:

– Аксинья Васильевна, скажи ты мне, что происходит меж мужем и женой?

– Дуня, и радость, и огорчение, и…

– Да не о том я! – Дуня всплеснула руками, полные мягкие пальцы ее не знали покоя. – Я про ночь, про тайное.

Аксинья глядела на молодую невесту и не находила слов. Как описать? Что сказать девке? У всякой найдется свой ответ.

– Все хорошо будет, Дуня. Любишь ты жениха своего, и Хмур будет ценить тебя. Не бойся, золотая моя. – Не сказала ничего мудрого, а Дуняша обняла так крепко, с такой благодарностью, точно открыла какой секрет.

– Как не огорчить мужа своего? Я каждую минуточку боюсь, что разочаруется он…

Эх, Дуня, нашла, у кого спрашивать совета! Будто ведьма, живущая столько лет во грехе, могла что-то знать о святом таинстве брака.

Аксинья согласилась быть посаженной матерью, подарила ткани и каменья на невестин наряд. Тончайшая белая рубаха, красный сарафан с шелковыми вставками, расшитый сердоликом, сапожки на высоких каблуках, кои стали носить недавно. Невеста, высокая, полная, была хороша.

«Пусть все ладно будет», – Аксинья натирала растолченным молодилом бледные щеки Дуняши, вспоминала, как спросила Хмура в лоб: не ты ль жену свою погубил? Думала, пошлет в преисподнюю казак, а он все рассказал…

Как жену взял себе по сердцу, как счастливы были… Да недолго. Хворь унесла счастье – а мужик не роптал, да и сестрица жены помогала.

Годы шли вереницей, от жены остались только глаза, они плакали, гневались, молили о помощи. Не выдержала сестрица, дала травы ядовитой – мол, нельзя так страдать плоти и душе человечьей. Скрыли ото всех правду, словно в колодец глубокий забросили. Отмаливала грех сестрица, винил себя Хмур, что не уберег жену… Только пора забыть о прошлом.

«Не противься судьбе, Никита Фомич, и она тебя наградит». – Аксинья желала непростому Хмуру и Дуняше счастья.

Пусть кто-то венчается, а не во грехе живет.

Все прошло быстро, Дуняша от волнения чуть не упала оземь, и голос ее дрожал, и вся она трепетала, словно осинка. Жених в добром темном кафтане казался невозмутимым, и суровое лицо стало благостным. Лишь когда батюшка трижды сказал: «Обручается раб Божий Никита рабе Божией Евдокии», Хмур схватил за плечи невесту, статную, с него ростом, откинув покров, впился в губы ее – путник, изнемогающий от жажды.

* * *

Бедро ягненка, утка, дичь, всяческие пироги, варенье и пастила – стол ломился. Степан Строганов не скупился, устраивая свадьбу одного из лучших своих людей.

Да только Аксинье изобилие было не в радость. Посидев недолго за обильным свадебным столом, она вернулась в горницу и крепко обняла бадью. Что-то невообразимо тошное, мерзкое поднималось в ее утробе, подкатывало кислой оскоминой, выливалось тонкой струей, откатывало – и все начиналось сызнова. Испарина покрыла ее тело. Не по-осеннему горячий воздух, напоенный ароматами яств, томил и внушал отвращение.

– Мамушка, как ты? – заботливая Нютка зашла в клеть, позевала и, скинув нарядный сарафан, легла рядом.

– Худо мне… Кажется, жадность объяла, лишнее вкусила.

– А Дуня с Хмуром уже… Сказали, что доброе свершилось[75], – возбужденно тараторила Нютка.

Мать представила, что десятилетняя дочь сейчас примется выяснять, что за «доброе», как оно свершилось, поежилась. Да только Нютка пошла другой тропкой.

– А когда вы с отцом меня замуж выдадите?

– Тебе уже не терпится? – Аксинья, не выдержав, засмеялась.

– А что? Уже скоро. Да?

– Через несколько лет. – Мать вспомнила: всего каких-то пять лет, и Нютка станет невестой. Страх!

– Я сразу говорю: за старого да безобразного не пойду. Ищите доброго молодца.

– Батюшке твоему передам. Обещаю, все, что можно, для тебя, душа моя, сделаю.

Нютка уже закрыла глаза и, кажется, угомонилась. Аксинья долго еще сплевывала отвратное месиво в бадью, кашляла, но ее дочь спала праведным сном.

* * *

– Мяу! – Кто-то щекотал ее ухо, тыкался мокрым носом, пытаясь разбудить хозяйку.