Счастье со вкусом полыни

Нютка и ее мать возносили молитвы за благополучие Антона Федотова, что затерялся где-то на бескрайней пермской землице – на что надеялась Аксинья. Особенно слезно поминала в своих молитвах Ефима Клещи, просила Иисуса Христа даровать ему сил и помиловать во всех его прегрешениях.

4. Царская трава

В клетушке стоял чистый горьковатый летний дух – здесь они с Потехой хранили травы и коренья. Стены, увешанные желтыми, зелеными, чуть красноватыми пучками полыни, зверобоя, иван-чая, пижмы и прочих бесчисленных трав, наполняли сердце ее довольством.

Жизнь изменилась. В Соли Камской никто не приходил к ее порогу, не просил исцелить, да только трав оттого не заготавливала меньше. Семья, слуги, казаки – каждый из них теперь нуждался в помощи, а старик Потеха, что владел знахарским ремеслом, теперь предпочитал сидеть в тепле, возле печи. Кашель, ломота в костях, кожные пятна, лишаи, раны, тумаки – нагляделась в доме Строганова на многое.

Аксинья перебирала коренья, вытаскивала из кучи, оглядывала со всех сторон, отбрасывала те, что с пятнами или неровностями, намеками на гниль или неверных очертаний. Нужен особый, ровный корень с пятью отростками. Лишь он даст защиту.

Наконец нашла тот, что удовлетворил знахарское чутье.

– Сохрани ты от зла и беспамятства,
От кручины и козней вражеских,
Царь-трава, дай силы да мужества…

Корень должен пролежать две седмицы, потом надобно вымочить его в колодезной водице, обернуть льняным полотном, а потом перевязать волосом той, что любит.

* * *

Зима в 1617 году пришла рано, с метелями, морозами, беспощадная, лютая, словно летом ее стегали кнутом и били палками, а сейчас старуха отыгрывалась на людях.

Степан и Голуба вернулись из Орла-городка посреди двухдневной метели. Несколько людей обморозились, три лошади погибли по дороге, сани провалились под желтый лед Яйвы…

Но сейчас Степан наслаждался теплом, сидя в одних портах у стола. Грамотки, короткие и длинные, от устюжских купцов, строгановских дьячков, сибирских воевод… Маета. Отбросил их в сторону, решив, что делами займется завтра. Пора и отдохнуть.

Да где она? Почему медлит? Степан встал, прошелся по горнице, нарочно впиваясь голыми пальцами ног в пушистый ковер. Сладостно посреди мороза сидеть в теплых покоях да слушать завывание ветра.

– Малой! – закричал так, чтобы слышно было на полдома.

Парнишка тут же прибежал, испуганный, точно его бить собрались. Вернулся быстро проворный молодой охламон. «Обернуться бы таким же неслухом», – вздохнул Степан.

– Сказали, спит уже.

Хозяин отпустил его взмахом руки, чертыхаясь, надел рубаху и самолично пошел к той, что смела издеваться над ним, Степаном Максимовичем Строгановым.

Лестница в ее светлицу, слишком узкая, неприятно скрипела под ногами. Ступеньки казались крохотными под его огромными ногами, обутыми в просторные домашние туфли.

– Аксинья, черт тебя дери!

Он осекся, увидев знахарку на коленях, пред иконами.

Степан дивился Аксинье: ведьма, жившая с полюбовником, не утратила искренней веры. Вначале казалось ему – лицемерит. Молится, чтобы не сказали люди худого, притворяется, а внутри клубится иное. Травами, зельями лечит – в них силу черпает бесовскую. Повторял «ведьма» и верил, что это правда. Глупец.

С каждым днем, прожитым бок о бок, понимал, что молва не беспокоит ее, а сила дана не бесом, кем-то или чем-то иным – сердцем горячим, руками умелыми, матушкой-природой, которой обращала она свой шепот в те долгие ночи на заимке.

Степан застыл у входа в горницу. Возле Аксиньи свернулись две пестрые кошки, они глядели на иконы, словно беззвучно молились. Выглядело сие забавно, он бы засмеялся, если бы не вбитое с детства почтение. Стоял, крестился и просил о снисхождении к великому грешнику. Степан знал, что где-то там, на Небе, есть тот, кто отмеривает каждому срок, кто знает все, но молиться любил один, в тишине.

Скоро шея, измученная семи ветрами, взвопила: «Пощади!» Степан тихо, смиряя тяжелую поступь, пошел по скрипучей лестнице. Устал от ее прихотей и строптивости. На полпути услышал, что она тихо позвала по имени. Чертова баба! Все ж вернулся, зашел в горницу, и кошки с любопытством поглядели на него.

– Я рада, что ты приехал. Когда ты не дома, маетно.

Опустился на узкую лавку, что так и манила его.

– Мягко… – Упал на перину, закрыл глаза и ощутил, что сон совсем близко – в одном шаге от него. – Но вдвоем не влезть. Надобно в мои покои идти.

Кто-то запрыгнул на него, затоптался мягкими лапами. Он хотел сбросить надоеду на пол, но отчего-то не решился.

– Степан! – Открыл правый глаз, прищурил левый и не ждал ничего хорошего.

Она так и стояла посреди горницы, прямая, мелкая, в домашней рубахе, перехваченной на поясе. Как эти бабы умудряются всеми вертеть?

Степан со вздохом поднялся – глаза так и слипались. Сейчас бы десятый сон видеть, прижимая к себе белые ягодицы, а не беседы маетные вести.

– Что с ребенком надумал? Куда нас? Выгнать?

Глаза ее гневно сверкали, прикушенные губы так и манили…