Счастье в кредит. Книга 1

— Это тоже предположения, — сказал Цыбин. — Мы не знаем ее состояния. Возможно, была заперта входная дверь. Она не могла открыть…

— Входная дверь никогда не запиралась.

— Ничего не могу сказать. Но версия убийства отпадает. У нас нет никаких оснований… Да вы же и говорили, что не за что…

— Я говорила, что у мамы нет врагов.

— Это одно и то же!

— Погоди, Цыбин, ты не горячись, дай невестке во всем разобраться. Ну-ну, Наташа, говори.

— Да я все сказала. Очень странно, очень странно…

— Опять тот же разговор, — тяжело вздохнул Цыбин. — Да не убивал никто вашу мать. Нина Сергеевна — святой человек. Правда, она и пожилой человек. Могло случиться у нее что-то с сердцем? Мы ведь и это еще не принимаем во внимание.

— А вы примите, — сказал Багин. — Наведите справки. Мне вас учить?

— У мамы было здоровое сердце, — сказала Наташа. — Во всяком случае, когда я видела ее в последний раз, она не жаловалась…

— Мы проверим. Но я боюсь, товарищ Багин, что убедить Наталью Дмитриевну будет нелегко. Очевидно, у нее есть какие-то предположения.

— Это верно? Ты скажи, не стесняйся.

— Если вы о том, кто это мог сделать — ума не приложу. Но и в несчастный случай я не верю.

— Почему? — спросил Иван Степанович.

— Не знаю… Не верю, и все, — тихо сказала Наташа.

Цыбин развел руками, мол, что тут скажешь.

— Ладно, Цыбин, иди. И держите меня в курсе. Про каждый шаг держите. Понял?

— Так точно.

— Ты при нем не стала чего-то говорить? — спросил Багин, когда следователь ушел.

— Нет, я все сказала.

— Понимаешь, твои чувства, конечно… Но и у них, согласись, в руках наука, экспертизы всякие…

— «Незаостренным предметом», — повторила Наташа. И только сейчас поняла, что ее в этих словах смущает. — Разве так пишут?

— А как? — не понял Багин.

— «Тупым предметом» — пишут…

— Ой, чего только не пишут.

— Это верно, — согласилась Наташа, вспомнив, как мама учила их ценить слово. Ведь так часто люди не понимают друг друга именно из-за неверных слов.

— Ну ты не волнуйся, я все прослежу. Я им навалять не позволю, — успокоил ее тесть.

Наташа вдруг почувствовала себя ужасно разбитой. Словно она сейчас вымела оба участка, свой и Андрея, вымыла лестницы и еще сдала экзамен Мартынову.

— Можно мне прилечь? — спросила она.

— Конечно-конечно… Хочешь, в Андрюшкиной тебе постелят?

— Да я не спать. Я полежу немного.

— Можешь и поспать. Я тебя на ужин разбужу. Лады?

— Спасибо.

Наташа пожалела, что согласилась устроиться в комнате Андрея. Все здесь было его, все о нем напоминало, казалось, сейчас откроется дверь и — «Привет, Татка, ты как?»

Наташе стало тоскливо и одиноко.

«Он сейчас там один. Корпит над учебниками. Сам себе и готовит и стирает… Милый Андрюшка. Мальчик мой. Как мне без тебя тяжело. Только ты один и держишь меня на этом свете. Твои глаза. Твои руки. Твой голос. Как хорошо, что ты у меня есть. Есть твои крепкие плечи, твоя сила. Мне ничего не страшно с тобой. И мне так страшно без тебя. Я одна упаду, Андрюшка. С тобой я все смогу. Вот пройдет эта черная полоса, увидишь, мы горы своротим. Все у нас будет прекрасно. Нам ведь и так повезло, что мы с тобой вместе. Что я могу на тебя положиться. Что всегда знаю — ты меня защитишь. Приласкаешь, успокоишь, придашь сил… А мне так сейчас тяжело, мой милый. Вчера на кладбище я ведь не рисовалась. Я действительно хотела умереть. И это только ты меня остановил. Ты просто есть. Не здесь, а далеко, но мне все равно легче. Милый Андрюшка…»

Наташа таки задремала, а проснулась, когда Багин-старший тихонько приоткрыл дверь.

— Отдохнула?

— Да, прекрасно. Словно Андрюшка здесь.

Нет, все-таки хорошо, что она в его комнате.

После ужина Багин засел к телевизору смотреть «Время», а Наташа стала рассматривать книги, которых здесь было немало. Конечно, Ленин, Маркс, Энгельс, Брежнев, Андропов… Но были и другие, не политические. Полное собрание сочинений Толстого, Чехова, Достоевского, Пушкина — «академка», альбомы живописи, искусствоведческие книги.

Наташа доставала их, перелистывала, понимала, что многие она открывает первой. Времени у хозяина на литературу не хватало.

«Интересно, а классиков марксизма читают в этом доме? — подумала она. — Посмотрим».

Оказалось, что и партийную литературу Иван Степанович не баловал вниманием. Книжки раскрывались неохотно, потрескивали слипшимися страницами, ссохшимися капталами.

Когда-то в далеком детстве Наташа свято верила во все идеологические постулаты. Настолько свято, что, когда учительница в первом классе спросила: «Дети, кто из вас отдал бы свою жизнь, если бы знал, что Владимир Ильич Ленин встанет из мавзолея?» — Наташа первая вскинула руку и даже прослезилась от предполагаемого счастья отдать жизнь за вождя мирового пролетариата.

Сейчас она с ужасом вспоминала учительницу, которая задала этот вопрос, и себя, тянувшую руку.