Счастье в мгновении. Часть 3

Луч луны обрисовывает фигуру хрупкой, утончённой девушки, руки которой созданы для ласк. И даже невзирая на то, что она не явилась в назначенный час вчера, опоздала на этот раз, я быстротой молнией бросаюсь ей навстречу с объятиями.

— Иисусе, Милана, ты пришла! Какие мне только мысли не лезли в голову! — говорю слова, в которых изливается томящееся сердце и крепко обхватываю её с живой радостью, беспрестанно оборачиваясь. «Брендон окутан здоровьем Беллой. Его около вас нет», — тут же успокаиваю себя мыслью.

— Я ждал тебя…

Опустив взгляд, посвящая себя молчанию, полуобняв меня, она отступает на шаг назад. Оторопев, что словно обнимаю не девушку, а лед, я ощупываю ее глазами, чувствуя предвестник грозы, невозмутимую в ней загадочность, отрешенность от самой себя. На ее лице пробегает тень того, что творится в ее душе, — угасание грез.

Подаю ей «сердце» в надежде, что оно вызовет в ней улыбку, но она ничего не принимает и ведёт себя довольно отчужденно, будто мы так далеки друг от друга, терзая мою душу, без того не находящую себе покоя.

Приблизившись к ней, я прикасаюсь ладонью к ее щеке и, желая поцеловать её, отзываясь на неизъяснимый порыв изнемогающего сердца, наклоняю голову, закрываю глаза, ища губами её губы. Дернувшись, она с грубой резкостью отворачивается, уклоняясь от поцелуя, холодно реагируя на мои действия, и я одаряю поцелуем пустоту. С выпученными глазами, в замешательстве я обвожу её. Ее бесстрастные уста не пробуждают любви. В сильном волнении, я доискиваюсь причин, но темное дурное веяние неощутимо касается меня.

В ней часто сменяются душевные состояния, она всё воспринимает через чувство, но не было ещё ни одного раза, когда она прямо избегала проявлений моей любви. Я продолжаю смотреть на неё в упор и после некоторого молчания разражаюсь громкой речью, расспрашивая с пламенным усердием, как мне понимать её отстранённость, и что за мысли, наполняющие её, призывают к соблюдению дистанции между нами. Где в ней та радостная девочка, забавляющаяся запуском в небо шариков? Где та любимица подшучивать надо мной, не отпускать меня от себя и, как маленькая, поедать сладости, хохоча на всю улицу? А где та интеллектуальная натура, каждый раз поражающая меня философскими рассуждениями и мудростью в свои юные годы?

Упрямо предаваясь безгласности и не раскрывая очертания затаенных дум, она приводит мои мысли в неистовство, вызывая сдавленную, нарастающую боль. Скованный ожиданием услышать от неё пусть малейший вздох, уловить то, что герметично припрятано существом на дно души, там, где фонтанируют самые сокровенные чувства, я навешиваю свой изучающий взгляд, один из тех взглядов, выражающих крайнюю степень поражения от происходящего. И тень её мыслей не витает. Она мучает меня от неопределенного молчания! Как наглухо человек может замуровать истинность сердечных склонностей!

Глава 39 Милана

Я молчу, так как сердце готово вырваться из груди с первым сказанным словом. Его встревоженный пронзительный взгляд, как острое прикосновение к сердцу. Как признаться в том, чего бы он всеми силами предпочел никогда не слышать, не знать, ни даже подумать об этом? Подступившие слезы клокочут в горле. Зажигается воспоминание в сердце, когда с отчаявшейся душой я села в самолёт и рассталась, как считала, навсегда с тем, кто дарил счастье. Тогда я винила во всем злосчастную вселенную, а в эту минуту я иду на этот шаг сама, ибо заслужила череду несчастий, наполненных страданиями, за долгий и продолжающийся путь лжи, строящийся день за днём.

Уже подавая монолог с раздражением, Джексон пытается вытрясти из меня хоть слово, но я, будто в последний раз, наслаждаюсь сладостью этого голоса, по утрам, услышав который, я просыпалась и отдавала благодарность миру.

«Но мы же не расстаемся навсегда. Это временная неизбежность». Доводами рассудка я умеряю свою душевную муку, что наше прощание до той поры, пока я не исправлю совершенные ошибки.

Задняя мысль так тяжела… но нужно набраться храбрости и отпустить её, колыхнув воздух. Тяжесть свинцом лежит в желудке.

Страшась пустоты в сердце последующей за разлукой, моё дыхание вот-вот прервется. Я должна отучить себя от него, на время, пока я не выполню то, ради чего я стою здесь.

Собравшись с мыслями, сдавленным голосом, так тихо, что сама еле слышу, прежде чем встретиться с ним глазами, молвлю:

— Мы… Мы должны… — Сердце колотится ещё сильнее. Я сжимаю руки в кулаки и с густой печалью, отражавшейся на лице, досказываю повергающие в удрученное состояние признания: — Быть вдали друг от друга на время… — Слова режут сердце. Руки нервно мнут края белого льняного сарафана с черными пуговицами, надевшего мною по той причине, что он оказался единственным среди другой одежды, которую не пришлось гладить. «До чего может довезти любовь и застелить все прежние вещи, планы, привычки одним большим полотном». — Разлука неизбежна.