Счастье в мгновении. Часть 3

— Ты умоляешь сжалиться над тем, чего я даже не знаю, моля меня взглядом? Назови причину, Милана! Я не намерен вытягивать из тебя слова. Если у тебя есть хоть капля жалости ко мне, скажи, что произошло вчера? Ты расстаешься со мной из-за Беллы? Дело в ней? Дело в том, что я пригласил отца на дефиле? Дело в этом? — Я никогда бы не покинула его на время по этим причинам. «У меня было поползновение написать ему о моем фиктивном отъезде. Нужно было это предпринять. И без лишних объяснений отдать свое время Даниэлю…» — Милана, ответь… — Я бросаю на него беглый взгляд с зачатком страха. «Пора покинуть его, чтобы завершить эту болезненный эпизод и позволить каждому успокоиться, приняв расставание как неотложную меру».

«Как он может принять это, если ты так и не пояснила ничего? Скажи уже правду, скажи ему…» — умоляет меня возбужденный рассудок, но я воспрепятствую ему, перекручивая мысль, что, узнав, что стоит за моим решением, он не проникнется им и сделает всё, чтобы выпалить гнев на Даниэля, которого опасно подвергать тревожности.

— Что позволило тебе принять такое решение?

— Я… это сложно… Другими словами…

— Другими словами, ты не любишь меня больше?

«Ты не любишь меня больше?» Эти слова раздирают слух и не дают сдвинуться с места.

Как он может так говорить? Тело терзается словно пыткой, отчего у меня не образуются силы сознаться во всем.

Он должен лишь ждать меня, ждать моего возращения.

Улавливая слова играющей песни, он, подойдя вплотную ко мне, взяв мою ладонь, притаившуюся в складках платья, и, приняв её в свою, всматриваясь в самые глаза, выдаёт убийственным голосом, играя на моих слабостях:

— You're all I have…29 — И это же повторяет: — Ты всё, что есть у меня… — В его глазах появляется дикое выражение, смешение испуга, страха одиночества, крайней безысходности и незыблемой злости на весь мир. Я не имею права передумать, не имею. Я не заслужила эту любовь, потому что не по совести дышала ею. — Заклинаю тебя, не бросай меня… Я знаю, ты же любишь меня… — Этот тон, проявляющийся в минуты, когда наступает смерть в сердце от того, что человек теряет родную душу. — Давай уедем, родная, — просяще шепчет он. — Туда, где будем только ты и я. Нас никто не будет беспокоить. Даниэль поймет со временем…

С мучительным чувством я стою, качая головой из стороны в сторону, с льющимися слезами, впитывая каждое его слово и чувствуя, как ветер вздыхает в листве, ощущая всю глубину тягостного прощания.

Он смотрит на меня так, словно в последний раз, вбирая мой взгляд до деталей, чтобы вклеймить в себя.

— Нельзя… — со стоном боли вырывается из меня. — Нельзя…

Настойчиво, на грани нервного напряжения, он говорит следом за моими словами:

— Ты действительно хочешь именно этого?

Замерев на его выражении лица, полном тех чувств, которых я видела в нём, когда тому не было и десяти лет, когда он умолял отца не уходить от него, я мучаюсь, переживая двойную боль. Он выглядит таким беспомощным. «Но будет лучше, если я соглашусь, нежели позволю своим чувствам вынырнуть из самой глубины сердца».

Неуверенно кивнув, совершив этим кажущимся незначительным действием очередной удар, я мельком обращаю внимание, как на своде небес исчезают звезды и только несколько отдалённых друг от друга, одиноких горят тусклым сиянием. Торжество слепой стихией над нашей гибелью. Как это гадостно!

— Совсем ничего не изменится, если я посмотрю тебе прямо в глаза и скажу… что безумно люблю?! — говорит преисполненное любовью сердце.

Я поднимаю на него ресницы.

— Про…с…ти… — заикавшись, волочу я, обрекая на себя безнадежную борьбу с чувствами. — Я не смогу… Не смогу… — говорю, а сама вспоминаю, что испытала, увидев Даниэля в инвалидной коляске.

Воздух пропитывается печалью.

— Пожалуйста… не уходи… — с великой отчаянностью умоляет он, и мою грудь сдавливает сильнейший спазм. Молчаливые рыдания начинают сотрясать меня.

Мы касаемся рук друг друга — последнее связывающее нас прикосновение. И рывком оторвав свою ладонь от его крепких рук, произношу:

— Жди… меня…

Я постепенно ухожу, видя, как он со всей силой швыряет на землю лежащее в футляре хрустальное сердце. И разрывается оно вдребезги, испуская вместе с Джексоном долгое стенание. Крик трагической безнадежности срывается из его холодных уст, прорезая по телу. Кровь струится и подходит к горлу и душит, душит…

И звёзд позади нас уже нет.

Можно ли было этого избежать? А взять отсрочку?

Наш корабль любви отплыл. И у этого корабля любви выдался неудавшимся мрачный путь. Теперь мы стоим на разных берегах.

Мы не заслужили этот блаженный рай, рай, в котором мы вместе и не имеем права на эти отношения, которые для нас, как воздух. Но я никогда… никогда не забуду, как мое сердце забилось, услышав его голос, спустя долгие годы вечной разлуки.

Кто-то покусился на наши свечи любви, позволив им дать погаснуть…

Глава 40 Джексон

Ничто не вечно под луной30.