Счастье в мгновении. Часть 3

Вернувшись в своё уединение, когда на дворе уже за полночь и человечество видит десятый сон, я, будораженная, стоя под лунным светом, льющимся через москитную сетку окна, нетерпеливо одним взмахом достаю предмет своих дум, пропитанных любопытством и волнением. Внутреннее интуитивное чувство, обостряющееся в подобные моменты, подсказывает, что сокровенная суть мыслей, писаная рукой человека, изменит мою жизнь, произведет со мной то, что либо ввергнет меня в очередное болото перекручивающихся драматических обстоятельств, несущих новое семя для подпитывания нынешних страданий, либо откроет глаза на то, чего я раньше не замечала или делала всё, чтобы не замечать. Верчу, кручу конверт, хранящий следы от неоднократных изгибов, будто отец с ним все это время ходил, засовывая в карман. Ещё раз оборачиваюсь на дверь, чтобы удостовериться, что та плотно закрыта, словно у меня состоится тайное свидание, при проведении которого нельзя нарушать покой. Одолевает страшное волнение, отзывающееся судорожным сокращением мускулов живота, похожее на то, когда взлетаешь куда-то ввысь на самолете или поднимаешься на высоту; биение сердца сливается с ударами часов. Послание, предназначенное мне, так сильно жжет руку, как медуза, дрейфующая у берега моря, пригоняемая ветром после шторма, и шевелится, как живое, будто рука папы, сжимающая мою руку, и время от времени мне слышится этот отцовский голос, корнями пущенный в строки. Меня еще немало минут оттаскивают от него напрочь противоречивые и тревожащие догадки, позволяющие моим оробевшим пальцам то отложить его в сторону, то спрятать под подушку и забыть про него до утра, то снова забросить в самое дальнее место в сумке. Что меня останавливает его распечатать, оголить наружу повествование с единственно верной экспозицией, той, что не была, вероятно, мне известной? Что за колебания моего разума? Или я чего-то боюсь?

Моё внимание без малого пять часов поглощено только им. Разуму не забыться сном, пока дремавшие глаза не проглотят через себя текст. Сжав волю в кулак, я все-таки вскрываю конверт, с такой силой, что непреднамеренно рвется его правой угол, с двумя последними буквами моего имени. Отбросив наружное белое порванное покрывало письма, вытаскиваю с десяток на ощупь листов, вложенных в него, на край стола. Скользнув по первой странице напряжённым взглядом, по заголовку «Для дочери», я принимаюсь читать с какой-то ненасытностью, нетерпеливо перелистывая шуршащие листики, исписанные то ровным, то стремительным почерком; каждое слово выжигается во мне.

Такое письмо-откровение получаешь один раз в жизни.

В нижнем правом углу на всех листках написан номер страницы.

Страница 1

«Моя любовь, моя жизнь, моя дочурка. Хотел я сказать тебе в глаза то, что написал, но сделать этого у меня не получилось. То ли трус я, то ли под опылившим меня страхом, не подтолкнувшим к личному с глазу на глаз разговору с тобой, о неизвестности твоей реакции на то, в чем я хотел признаться, я не смог.

Но… сердце мое посчитало, что предаваться откровенностям следует тогда, когда всё для этого созреет. И эти минуты наступили».

Страница 2

«Любовь, Милана, такая непредсказуемая вещь. Никто не знает, когда его сердце и душа будут немыслимо покорны другому человеку…»

Отец открывает объяснения своего романа на семь последующих страниц. Начертано так трогательно, так искренне, с изобилующими чувственными оборотами, кричащими о любви. Поверхностно пробегая по каждой странице, я стараюсь охватить все свертки быстрее и дойти до кульминационного.

«Я рисковал сгореть в огне любви… Я никого не любил так, как любил Марию. Я любил её не из-за жалости, не из чувства сострадания, что столько лет она прожила в детском доме, а из-за того, что восхищался её стойкости, красотой и добротой ко вселенной. Жизнь жестоко обошлась с нею, но она в ответ не проявила ненависти и злости к миру.

Что она делала со мной!.. Её пленительные черты, сверкающие лучезарной белизной, облекали мое тело в слабость. Я забывался под действием её ласк и не отдавал отчета в последствиях…

Любовь согревает сильнее солнца, ибо такая теплота касается не только тела, но и сердца. Я воспылал этим чувством до самозабвения…»

«Но… появление третьего лица между двумя сердцами образовало благодатную почву для ревности».

«Ничто так не отравляет человека, как измена.

Я посвящал ей минуту за минутой без остатка, был отдан ей и получил такой ответ…

Когда мои подозрения в черной измене подтвердились самым непредсказуемым образом, то флакон яда принес такие глубочайшие ожоги моей кожи».

— Что? Что? — Покрытая мурашками по телу, побуждаемая импульсом, я перечитываю шокирующий меня кусочек вслух и дрожащей рукой, держа лист, невольно неверяще бормочу: — Детском доме? Измена? — Доведено ли это письмо до глаз Джексона и Питера?

К этой странице приложены старые две фотографии, на одной — отец и Мария, запечатлённые кем-то в парке, улыбающиеся, счастливые, на другой — компания друзей, среди которых роковое трио: Мария, Ник и Джейсон.