Счастье в мгновении. Часть 3

— Милана, в Нью-Йорке безопаснее и свободнее. Об этом мы поговорим позже. Выходи. Мы на месте.

— Ничего не понимаю, — сглатываю слюну. — А у меня ты спросил, хочу ли я переезжать в Нью-Йорк? — гнев начинает возрастать. — У меня неоконченное образование, контракт с агентс…

— Милана, я же не говорю, что мы улетим сию минуту, — он уничтожает разделяющее нас пространство, приближаясь ко мне, но я отодвигаю его руками, упираясь в грудь. — Без модельного агентства и диплома психолога ты не останешься.

— Джексон, как ты можешь всё решать за меня? — Мои глаза сверкают негодованием. — И… и к чему все это? Почему мы не можем жить в той усадьбе, которую ты купил?

Что-то кроется за этой блуждающей улыбкой.

— Малышка, там рискованно. Ты же не хочешь, чтобы наша жизнь превратилась в кошмар? В конце концов этого не избежать, так как мы оба публичные, но только не сейчас… — В его зеленых глазах — страх. — Могу попросить тебя не спрашивать об этом? Я делаю всё для нас, помни об этом. — В голосе — нечеловеческая мука.

Он обогащен думами, о которых не желает мне говорить. Может, это как-то связано с тем, что он подписался стать преемником компании Брендона?

Джексон прислоняет ладонь к моему лицу, я трусь щекой, сбрасывая дурное предчувствие, но что-то заставляет меня переживать за него. За всеми его поступками стоит обрывистый мосток.

— Ты что-то недоговариваешь, Джексон, — осмеливаюсь ему сказать.

Он, закрывая глаза, в уголках которых скрывается горечь, молча одаряет поцелуями тыльную сторону моей ладони и покрывает ею свою щеку, как делал это мне. В такие минуты он становится очень милым.

Своим воздействием он смягчает, поселившуюся во мне, внутреннюю тяжесть.

— Идем, — говорю я, обратив внимание, что время 03.47.

— Идем, — отвечает Джексон. — Не суди строго маленькое убранство. Это скоропалительное решение — времени выбирать было ничтожно мало.

Я включаю кнопку лифта:

— Ты всегда говоришь так, а затем оказывается, что там царские палаты, протянувшиеся в километр. — Несмотря на позднее время и длинный эмоциональный день, меня угораздило еще и пошутить.

— Вот и увидишь, — смеется Джексон, тыкая на десятый этаж и снимая с себя бейсболку, — всё не так. По крайней мере на этот раз.

Открывая дверь, мы входим в темноту, в коридор. Джексон включает свет во всех трех комнатах, располагающихся перед нами, и я, беглым взглядом пробежав по квартире, разеваю рот.

— Она восхитительна, пусть даже и небольших размеров! — заверяю я, широким взмахом руки обводя пространство.

Левее всех располагается кухонный деревянный гарнитур светло-коричневого оттенка, по центру, из полупрозрачной, мозаичной двери виднеется ванная комната, а правее — спальня, которую хочется скорее увидеть. Сделав несколько шагов вперед по махровому пушистому бежевому ковру, я улыбаюсь, разглядывая составляющие комнаты, созданной в кремовом тоне. Спальня с альковом, в котором покоится кровать, чарует глаз. Вверху, на потолке вкраплены светильники, предоставляющие романтичную атмосферную нотку. Сзади кровати, в стене повешены три полки, каждая из которых заставлена книгами. Ниша прикрывается белым занавесом, рядом с которым стоит белоснежный пуфик, сверху него оставлена кем-то книга, вероятно, прежними жителями. Удлиненный письменный стол и в комплекте с ним два кресла со шкафом искусно подходят под интерьер спальни. В конце комнаты — балкон с открытым видом на город, с двумя креслами-качалками, одетыми в пушистые покрывала. «Сесть бы сейчас в одно из них и наблюдать за звездами».

— Мы… мы… правда будем здесь вместе жить? — от счастья заикаюсь я, прижимая ладони к своим щекам.

Он улыбается, медленно покачивая головой.

— Спасибо тебе, Джексон, за всё и… — с чувством невыразимой благодарности начинаю я и замолкаю, не в силах сказать.

Он без слов обнимает меня сзади, целуя в затылок, и я растворяюсь в прикосновениях.

— Мне нужно разобрать сумки, — шепчет в ушко, пуская горячий воздух, — а ты пока изучай апартаменты душевого типа.

— Душевного типа апартаменты прошли цензуру, осталось оценить ванную, — тихонько смеюсь я и, зевая, прикрываю рот ладонью. Этот смех, как детское веселье, как глоток воды. И он льется из меня каждый раз, когда я нахожусь рядом с любимым.

Джексон разбирает привезенные им два ларца вещей, я принимаю ванную — снимаю косметику с лица, надеваю свою любимую черную широкую длинную футболку и делаю на голове гульку. Свои вещи я разберу в другой день.

Я сижу маленьким комочком в кресле-качалке, взирая на звездные миры. Чувствую, боль прогрессирует. Память продолжает хранить последний разговор с матерью. Мы так отдалились друг от друга, за считанные дни. Мне никогда не будет ясно, зачем она так поступает, зачем распускает туман на сердце, черный-черный, от которого тяжело дышать.