Счастлив как бог во Франции

На протяжении двух последующих дней доктор непрерывно курсировал между своим кабинетом и нашим домом. Мать, старательно исполнявшая свою роль, рассказывала всем и каждому о том, что ее сын болен вирусным менингитом. Эта информация должна была держать сочувствующих на расстоянии. Скончался я на третий день вечером. Доктор заполнил свидетельство о смерти. Я напялил на себя свой единственный костюм. Мать загримировала меня, постаравшись придать как можно больше сходства с усопшим. На следующий день утром явились служащие погребальной конторы. Три коммуниста и один простофиля, выросший быстрее, чем его штаны. Их встретил отец, подробно рассказавший им об одолевшей меня заразной болезни. Заметив, что деревенский дурачок изменился в лице, коллеги предложили ему пойти подкрепиться стаканчиком успокоительного, пока они будут укладывать меня в домовину. Когда тот вернулся, гроб, наполненный мешками с песком, был заколочен, а я уютно устроился в шкафу. Бригада могильщиков направилась от нас на кладбище с гробом на катафалке. Родители шли за ним пешком. Вернулись они только к вечеру, с руками, распухшими от сочувственных рукопожатий соседей и знакомых. Ночью отец отдал мне поддельные документы и рассказал, как выглядит человек, с которым я должен был встретиться на юге. Получил я и деньги на несколько дней. Я поцеловал мать, как всегда, ласково улыбавшуюся мне, схватил чемодан из плотного картона и вышел через заднюю дверь на дорогу, проходившую вдоль берега Марны. Отец сказал мне, что эта дверь будет всегда открыта, пока не закончится война. Он похлопал меня по плечу и отвернулся. Я прошагал пару километров до дома одного из приятелей отца, где и оставался до утра. Отсюда, когда закончился комендантский час, находясь вдалеке от глаз знакомых, я добрался на трамвае до Лионского вокзала. Здесь-то я впервые почувствовал себя паршиво. У меня просто отказали ноги, как это бывало со мной после настоящих похорон. Когда по-настоящему осознаешь, что умерший действительно ушел от тебя навсегда. В моем возрасте никто не боится смерти. И я скорее боялся жить вдалеке от родных. Мне стало так жаль себя, что пришлось скрываться в вокзальном туалете, чтобы спрятать слезы. Я никогда не забуду их солоноватый вкус, похожий на вкус жидкости из только что раскрытой устричной раковины. И отвратительный запах аммиака, заполнявший этот огромный хлев. Потом я подумал, что могу оказаться не только плаксой, но и трусом. И стал отвратителен самому себе. Подхватив чемодан, я направился к поезду, поклявшись себе, что никогда больше не проявлю такой слабости.

Очень скоро я понял, что могу влипнуть в большие неприятности. Перед выходом на перрон трое полицейских в компании с несколькими немецкими солдатами проверяли документы. В своих длинных, доходивших до щиколоток кожаных пальто они словно только что сошли с подиума, где демонстрировали модную одежду. Я знал, что в полицию записались в основном довоенные чиновники, ничтожные людишки, которым так или иначе не повезло в жизни. Своего рода результат скрещивания мелкой шпаны и тюремных надзирателей. Они жаждали реванша, оказавшись в обстановке, позволявшей им надеяться на успех. Кроме того, у них появилась возможность издеваться над соотечественниками, людьми, сбитыми с толку обстоятельствами. Они наслаждались возможностью обнаружить врага при проверке бумаг, поскольку это было единственное, в чем они хоть как-то разбирались. Ведь нет ничего сложного в том, чтобы прочитать имя в документе, выданном префектурой. Если они видели, что имя заканчивалось на — штейн, — ски, — берг и так далее, то это означало, что жертва уже на крючке. Тем не менее я молился, чтобы мои документы не показались им подозрительными. Документы у меня взял самый невысокий из троих. Он действовал не торопясь, чтобы подчеркнуть важность своей работы. Сначала он осмотрел меня с головы до ног. Потом приказал повернуться в профиль, чтобы проверить, не похож ли я на космополита иудейского происхождения. Затем он приказал своему напарнику проверить содержимое моего чемодана. Сам он в это время принялся расспрашивать меня, куда я направляюсь и зачем. Он делал вид, что слушает меня невнимательно, но то и дело внезапно впивался в меня взглядом, чтобы определить, насколько я искренен. Я рассказал ему, что еду на похороны родственника. Он сделал вид, что колеблется, еще раз просмотрел мои документы и, наконец, отпустил меня, уже высматривая в толпе очередную жертву. Я заметил, что мое сердце бьется едва ли сильнее, чем перед проверкой. Кажется, мне удалось взять себя в руки.

7