Счастлив как бог во Франции

Я увидел мадам Колло, старую истеричку. Ее другие дети, как и мой одноклассник, выглядели так идеально, словно их долго полировали мелкой наждачкой. Они делали вид, будто не замечают меня. Поль все же представил меня своей сестре, чей день рождения отмечали сегодня. Как и я, она родилась 13 июля 1921 года, так что нас можно было считать астрологическими близнецами. Выглядела она малость глуповатой, как дефективный ребенок, которого все еще носят на руках, хотя он давно вырос. Мой школьный приятель Марсель явился на праздник со своей кузиной. Шикарная девочка! Не знаю, то ли от вида стола, то ли по какой другой причине, но у нее широко открылись глаза. Поль тут же засек ее и подкатился к ней. Вскоре он отвел красотку за руку подальше от брата, чтобы без помех вскружить ей голову. Марсель сказал мне, что праздничный стол, уже порядком опустошенный, питал бы, считая в талонах, семью с восемью детьми в течение года. Вскоре гости старше тридцати лет постепенно стали уходить по одному. Немцы при этом щелкали каблуками, французы исчезали бесшумно. Мы остались, чтобы прикончить небольшие бутерброды, которые мы уже поглощали добрых полчаса, стараясь не разговаривать, чтобы успеть съесть побольше. Я много выпил, поскольку не желал, чтобы что-нибудь осталось на столе после моего ухода. Рядом со мной на стул устало опустилась какая-то девица. В приличном подпитии, с пресыщенным видом. Ее взгляд остановился на мне не столько из любопытства, сколько в поисках отдыха. Заметив, что рядом с ней кто-то есть, она завязала со мной разговор. Приглядевшись к ней, я нашел ее довольно симпатичной. Как оказалось, это была родственница наших хозяев, двоюродная сестра Колло. Начав длинный монолог, вызвать который может только алкоголь, она сообщила мне, что ей нравится жить во время, которое она назвала сумерками посредственностей. Фашизм привлекал ее, словно фонарь ночную бабочку. У нее была буквально физиологическая тяга к порядку и абсолютным истинам. Мечты ее ограничивались безумной ночной скачкой на большой черной лошади. Ей хотелось быть членом элиты общества, избавленной от банкиров-евреев. Слушая ее, я стал представлять себе фашизм совершенно не так, как вытекало из слов отца, параноидального приверженца теории борьбы классов. Похоже, что она страдала каким-то гормональным расстройством, буквально сжигавшим ее мозг.

Я понял, что понравился ей. Нам пришлось всего лишь пересечь бульвар Монпарнас, чтобы оказаться на улице Кампань-Премьер, в ее огромной квартире, напоминавшей ателье художника. Меня влекло к ней с той же силой, с которой негров тянет к белым женщинам, а белых мужчин к негритянкам. Стремление к неизведанному, к экзотике. Я был не в том возрасте, чтобы быть слишком требовательным к девушке из-за политических мотивов. Мы тихонько поднялись на третий этаж по широкой натертой воском лестнице; чтобы не шуметь, она даже сняла туфли на высоких каблуках. На ногах она ухитрялась держаться только с помощью перил. Я чувствовал, что живот у меня впервые за многие месяцы набит до предела; мне казалось, что он раздулся, словно у щенка, долго сосавшего свою мать. Раздевшись, она принялась причесываться.

С тем потерянным видом, который может быть вызван только неестественным увлечением идеологией.

Я с удивлением понял, как быстро заканчивается акт любви, по сравнению со временем, ушедшим на мысли о нем. Возможно, конечно, что так вышло из-за моих проблем с пищеварением. Потом я устроился в глубоком кожаном кресле, а девушка растянулась на диване, положив голову на подлокотник, и уснула в таком неудобном положении.

Утром она встала первой. После душа она принялась расхаживать по комнате совершенно голой. Я впервые видел женщину абсолютно обнаженной. Оказалось, что наблюдать за ней почти так же приятно, как и обладать ею. Конечно, слово «обладать» мало подходит для мимолетного соития без перспектив на дальнейшее.

Я уехал на своем велосипеде, подгоняемый дувшим мне в спину утренним ветерком. Он словно старался, чтобы я скорее удалился от своей случайной партнерши. Мне чудилось, что весь Париж вокруг меня сладострастно валяется в утренней постели. Путь домой показался мне очень долгим.

6

Вернувшись домой, я застал мать в салоне, в низеньком кресле, с вязаньем. Подняв на меня глаза, она улыбнулась. «Я вяжу теплое для тебя», — сообщила она мне в ответ на вопрос, которого я не задавал. Она собирала мне чемодан так, словно речь шла о приданом для молодой невесты. В понедельник в десять часов вечера вернулся отец, бледный как смерть, в сопровождении доктора, которого можно было сразу узнать по кожаной сумке. Начиналось осуществление задуманного. Доктор принялся рассказывать мне о смертельном менингите, сокращая время действия пьесы. Оказывается, план изменился. Я должен был уехать через три дня, в ночь после того, как меня положат в гроб.