Счастливая черкеска

Обидно, что сегодня мы превратились в застольных героев, красиво говорить не самое главное качество для человека в штанах. Встав из-за стола, человек своими поступками должен доказать, что он достоин звания осетинского мужчины.

Ирбек всегда гордился, что он осетин и никогда не ронял чести своего народа.

Десятки, а, может, сотни его учеников, соратников и последователей и здесь, в Осетии, и за рубежом помнят, что он все свои знания, все умение щедро отдавал молодежи, его девизом были слова нашего великого отца Алибека — дающий всегда богаче берущего.

Он от чистого сердца отдавал все, что знал и умел, он говорил — в гробу карманов нет, все остается людям, важнее всего, какой след увидят за тобой здесь, на земле.

Если я совершил в жизни что-то достойное, избежал постыдных для мужчины поступков, то это во многом благодаря ему — после ухода родителей, прежде чем что-то сделать, я всегда задумывался, как на это посмотрит Ирбек, и так до последних дней, хотя я уже разменял седьмой десяток.

Мы, его последователи, дали слово, если сделаем что-то достойное его памяти, то назовем его добрым именем.

Мои дорогие земляки, ещё раз благодарю Вас за то уважение, которое Вы оказали ему и нам, всем Кантемировым, когда мы провожали его — это была потеря не только нашей фамилии, Осетия потеряла достойнейшего своего сына.

Штыр бужныг хуцау хоржах уа уот.»

С деньгами Мишу в очередной раз подвели, он полетел один, полетел неожиданно — несколько исписанных крупным его почерком листков так у меня и остались…

И тогда, как в первый раз прочитал мишины листки, и теперь, когда уже тут, в Майкопе перепечатываю их для очередной своей работы о Кантемировых, не перестаю удивляться странному на первый взгляд совпадению: я по дороге на поминки Ирбека начинаю бормотать любимые стихи из «рыцарского цикла» и тут вдруг впервые так ясно осознаю, что столько лет дружил с настоящим рыцарем, одним из самых последних, может быть, на грешной нашей земле… За поминальным столом говорю об этом печальное слово, и первым меня поддерживает лучше многих других знавший Ирбека умница и добряк Торчинов, один из самых уважаемых людей из осетинской диаспоры, а Миша, так остро переживший потерю старшего брата, достает потом из кармана заготовленную накануне речь — о том же самом. Только и того, что написана она на осетинский, на эмоциональный кавказский лад…

Все думали об одном и том же? Все одинаково оценивали нравственные уроки Ирбека?..

Но неужели и мы тоже — только после его ухода?.. Неужели, и правда, живем мы в стране умерших героев?

Мы все.

В дни этих грустных размышлений получил присланную из Москвы газету «День литературы», в которой один из секретарей Союза писателей России, самый молодой и самый деятельный Николай Переяслов, сам писатель с хорошим пером, в обзоре последних книжных новинок пишет и о романе моего кунака-черкеса Юнуса Чуяко «Милосердие Черных гор или смерть за Черной речкой», над переводом которого сидел я прошлой зимой в Майкопе… Роман многоплановый, сложный, с несколькими временными пластами: здесь и прошлая Кавказская война, и попытка флигель-адъютанта императорского конвоя черкесского полковника Хан Гирея доказать в своих записках на имя Государя Николая Павловича возможность решения межплеменных, межнациональных проблем на Юге мирными средствами… Здесь одна и другая поездка Пушкина на Кавказ, счастливое возвращение и трагическая дуэль на родине. Здесь аульская жизнь после Великой Отечественой, сплотившей Россию в жестокой борьбе с немцами, и нынешняя война — разъединяющая страну чеченская.

Мне пришлось удивиться, как в коротеньком тексте Переяслов сумел сказать о «Милосердии Черных гор», пожалуй, самое главное, но вот ещё что: он процитировал «Белые стихи о Черных горах», мои стихи из письма к Юнусу, которыми он заключил свой роман-гыбзе, роман-плач.

С печалью подумалось: может быть, это знак?.. И в «Рыцарский цикл» со знаменитыми чужими строчками стоит включить мало кому известные — горькие свои?

Вот он, этот «Белый стих о Черных горах»:

Как могло получиться,
что рыцари Кавказа
стали надевать
ожидающим их невестам
не пояса верности,
но — пояса шахидов?
Или невесты надевают их сами,
и они-то как раз и есть —
пояса верности
нашему седому Кавказу?
И как получиться могло,
что на глазах русских рыцарей
Кавказ —
«наборный пояс» России —
пьяная тварь
превратила
в один почти сплошной
пояс шахида?!

«Мы бы и сами хотели получить ответ на этот вопрос, — продолжает в своем обзоре Николай Переяслов, — да вот только ответчика от нас до сих пор прячут на даче в Горках, защищая его какими-то надконституционными льготами и привилегиями…»

Может, об этом не стоило?

Может быть.