Счастливая девочка (повесть-воспоминание)

— Не знаю, — говорю, — наверное, мы будем не старые, но и не молодые! И тут мне приходит в голову одна мысль: разве Диккенс через двадцать лет изменится? Не изменится! И что тогда мы с Мамочкой будем делать?

Непонятно!

Пленные немцы

Папа недавно достал в своей Академии наук две путёвки в лагерь — Мама сказала, что это очень хорошие путёвки, они на сорок дней. Я очень удивилась, ведь нас трое, а путёвки почему-то только две? Мамочка объяснила, что и две путёвки Папа еле-еле достал. «А кто поедет?» — спрашиваю. «Ты и Ёлочка», — говорит Мама.

Мы едем в лагерь 20 июля, и сегодня Мама с Бабушкой собирают нас в лагерь, потому что осталось всего несколько дней. Вдруг Мама говорит:

— Сейчас по Москве пленные немцы идут!

Бабушка вздрогнула и спросила:

— Их по Мещанской будут гнать?

— Да, — сказала Мама.

Бабушка говорит:

— Я пойду… на них смотреть!

Я прошу:

— Бабусь, можно я с тобой?

И Анночка просит:

— И я!

Бабушка смотрит на Маму, Мамочка говорит:

— Идите, я не пойду!

Мы стоим на Мещанской — там очень много людей! Очень много! Но Бабушка как-то нас провела, нас пропустили, и мы оказались на самом краю тротуара, почти на проезжей части. Смотрю, троллейбусов нет и машин нет, а по проезжей части от Капельского переулка к нам идёт огромная толпа. На улице почему-то тихо — мало кто разговаривает. Люди подходят, Бабушка говорит шёпотом: «Это, наверное, немецкие генералы». На улице совсем тихо — мимо нас проходят немецкие генералы, они хорошо одеты, смотрят вперёд, один на что-то опирается, их мало.

За ними, почти сразу, идут совсем не похожие на генералов люди. Бабушка шепчет нам, что это пленные офицеры и солдаты. Они очень плохо одеты, грязные, худые, на многих рваная одежда, и на голове ничего нет. Они шаркают ногами, головы опущены, и у меня вдруг такая мысль: наверное, они голодные?! Мне странно и удивительно на них смотреть — их так много, и вся улица молчит. Я смотрю на Бабушку — у неё такое необычное лицо, и она вдруг поворачивает Анночку лицом к себе, чтобы она не видела. Анночка стоит, уткнувшись Бабушке в живот, а пленные немцы все идут, идут. Я смотрю на них, у меня так тяжело в груди, я волнуюсь, сама не знаю почему, я не могу больше смотреть и тихо прошу Бабушку: «Пошли домой!» Бабушка кивает головой, мы пробираемся среди людей назад, нам отсюда до подъезда две минуты.

Дома нас встречает Мама, она ничего у нас не спрашивает и сразу уходит в столовую. Бабушка идёт на кухню и просит нас помыть руки. Анночка идёт мыть руки, а я иду в детскую к окну. Мне так плохо в груди, а там душа, я ничего не понимаю! Ведь они фашисты, проклятые фашисты, они напали на нас, они разрушили столько городов, они убили столько людей, и война ещё не кончилась, хотя Папа говорит, что скоро кончится, — а мне их жалко, мне их ужасно жалко, и мне стыдно, что я их жалею. Ведь они проклятые фашисты — но почему мне их так жалко?

Почему???

Пирог с черникой

Сегодня мы с Ёлкой едем в лагерь. Бабушка сказала, что в лагере должно быть очень хорошо — там лес, грибы, ягоды, речка! Я помню «речку» — когда до войны мы жили на даче, мы купались, Папа катал меня на велосипеде мимо речки, а я считала, что я с ним на велосипеде летаю, — всё-таки маленькие дети очень глупые! Но, вообще, я расстроилась: столько в этом «лагере» может быть всего интересного, но Анночка ничего этого не увидит.

Сначала мы все, очень много человек, стояли на платформе и не садились в поезд, а потом пришла какая-то женщина и сказала: «Как только я взмахну рукой, вы все громко кричите, следите за моей рукой и кричите «До отхода пять минут, до свиданья, Гозенпуд!» Я спрашиваю у Ёлки, кто такой «Гозенпуд».

— Шишка какая-нибудь, — пожимает плечами Ёлка. Я удивляюсь и говорю:

— Я знаю сосновые шишки и еловые, а это… что?..

— Ну это… — Ёлка морщится, — есть такое выражение «Шишка на ровном месте» — это важныйчеловек, а на самом деле он совсем не важный.

— Просто дурак? — спрашиваю.

— Что-то вроде этого, — кивает головой Ёлка. Женщина махнула рукой, мы прокричали и стали садиться в поезд — и тут нас с Ёлкой… растащили в разные места. Ёлка меня предупредила, что мы будем ехать со своими «отрядами» и жить будем не вместе — каждый в своём отряде. Я тогда рассердилась. «Почему, — говорю, — не дают пожить с родной сестрой в одной комнате?» Она мне объяснила эту глупость: потому что каждый живёт со своим возрастом, это такой порядок! Ладно, думаю, мы ведь в одном лагере — будем всё время видеться.