Счастливая Россия

– Как это? – удивился Ветер. – То есть технически это, конечно, не очень сложно, но… странно. Люди не пользуются окнами для того, для чего есть дверь. Зачем? – И стукнул себя по лбу. – Я понял! Чтобы обмануть «умную дверь»! Но тогда… тогда мы имеем дело с субъектом, мыслящим неординарно. И, значит, очень опасным… Войти не через дверь, а через окно – это еще надо додуматься… В общем, одни загадки. Зачем убивать? Зачем отрезать голову? И куда она делась? Бред.

– Тебе легче. – Сильван сделался совсем мрачен. – У тебя хоть есть тело, пускай безголовое. У меня и тела не было. – Его брови сдвинулись, глаза смотрели мимо собеседника, в стену. – Ладно, коллега. Ты ведь приехал издалека не для того, чтобы рассказывать, а чтобы задавать вопросы. Про академика Томберга, верно? Ты изучил досье и обнаружил то, что тебя заинтриговало. Валяй. Спрашивай.

ДЕЛО ИЗ АРХИВА

Ветер покинул столицу в самый разгар «расследования» (пора было привыкать к этому слову) и отправился в один из самых глухих уголков страны вот по какой причине.

Вдруг вспомнил, что тринадцать лет назад, когда он еще не работал в ФСБ, произошло нечто похожее. При обстоятельствах, так и оставшихся невыясненными, погиб уважаемый человек, большой ученый, главный конструктор Системы академик Томберг. У многих тогда возникло ощущение, что газеты чего-то недоговаривают. Группа депутатов Федерального Парламента даже делала запрос, но заседание по нему проходило в закрытом режиме и публике ничего дополнительного не сообщили, а потом, как всегда, были другие события, другие новости – и Ветер не мог вспомнить, чем история закончилась.

В его нынешнем положении поднять дело из архива было нетрудно. Карл начал листать папки – и очень скоро его охватила нервная дрожь.

История была, мягко говоря, странной.

Академик Томберг решил уйти. Он был совершенно здоров и не в таком уж продвинутом возрасте, под сто тридцать, но усталость от жизни у людей наступает в разное время.

В Федерации ведь как? Каждый человек с рождения находится под медицинским контролем и по закону обязан проходить регулярные проверки состояния организма. При необходимости врачи заменяют изношенные или проблемные элементы тела. Поэтому физически никто не дряхлеет. Люди прошлого ошибочно представляли себе жизненный цикл в виде этакой горки: сначала все вверх-вверх, а потом вниз-вниз. У них в ходу была поговорка «старость не радость», которая сегодня кажется парадоксом. А что же тогда, если не радость? И потом, не «старость», а «зрелость».

Личная эволюция индивида не прекращается до самого финала. Предки по невежеству принимали замедление и угасание гормональной деятельности за начало конца. Теперь же всякий школьник знает: так называемый репродуктивный период – не более чем вторая стадия роста, следующая после физиологического созревания. Во времена, когда люди неправильно жили и питались, у женщин детопроизводительный возраст обычно заканчивался на пятом десятке, у мужчин мог продолжаться до седьмого. Сейчас границы переместились лет на двадцать, но главным завоеванием антропологического прогресса стало даже не это, а открытие великих возможностей постгормонального периода, когда освободившийся от древнего инстинкта мозг разворачивает свои интеллектуальные способности в полную силу, желания становятся разумными, отношения ровными.

Лучшая пора человеческой жизни начинается после восьмидесяти-девяноста и длится до тех пор, пока в душе не накапливается усталость. Когда сеньор вдруг чувствует, что жизнь начинает повторяться, что всё уже было; когда ослабевает интерес к происходящему и любопытство к новому; когда хочется покоя и безмолвия – значит, пора уходить.

Ученые выдвинули гипотезу, что пресыщенность жизнью определена ограниченностью объема мозга – вернее, информации, которую он способен вместить и обработать. Устройство мозга – единственная часть организма, в которой медицина до сих пор так до конца и не разобралась, поэтому дальше гипотез дело пока не идет. Но факт есть факт: каждый человек, без исключения, начиная с определенного момента хочет уйти. Никуда не торопится. Ждет, когда это желание станет неодолимым. Говорят, оно сродни тому, как клонит в сон: сначала противишься, что-то лениво додумываешь, а потом уступаешь – ну, спать так спать.

Лет в сто пятьдесят, сто шестьдесят насытившийся жизнью сеньор со всеми прощается и, послушав приятных речей, выпивает бокал сладкого зелья (оно называется старинным словом «посошок»), после чего навсегда засыпает. Собравшиеся вздыхают, некоторые плачут, но не слишком горько. А бывает, что, взбодренный прощальными комплиментами, сеньор объявляет: пожалуй, поживу еще. И тогда все радуются, шутят, начинают нахваливать несостоявшегося покойника пуще прежнего.

Но у академика Томберга был особенный случай.