Счастливая Россия

Из-за трагического стечения обстоятельств конструктор потерял жену. Они были в заграничной поездке, в Северо-Американских Соединенных Штатах, и у сеньоры случилось обширное кровоизлияние в мозг. Отсталая американская медицина оказалась бессильна. Ученый затосковал, утратил ко всему интерес, слег. Врачи не находили у него никаких болезней. Просто иссякла жизненная сила. Томберг без посторонней помощи не вставал, не хотел есть, отказывался с кем-либо встречаться. В конце концов он объявил, что собирается уходить.

Ну что тут поделаешь?

В Системе обязанности главного конструктора стал по совместительству временно исполнять директор. Началась подготовка торжественного прощания с заслуженным ученым.

И тут произошло нечто загадочное.

Когда утром в день церемонии приехали за академиком, дом оказался пуст. Исчез и сам Томберг, и приставленный к нему медассистент.

Искали всюду. Тщательно осмотрели и дом, и сад.

Нашли нескоро, почти случайно.

Томберг любил антиквариат. У него все было по-старинному. В подвале стояла большая чугунная отопительная печь позапрошлого века – музейный раритет. И там, в золе, были найдены остатки сгоревших человеческих тканей. Сделали анализ – Томберг!

Дело вел сам Сильван. Судя по досье, безрезультатно. Парламентская комиссия решила сохранить обстоятельства смерти академика в тайне от публики – иначе вся нация была бы потрясена. Надо было подумать о детях, с их ранимой психикой. Человек, сожженный в печи, – это слишком страшно. В общем, аргументы были те же, что и теперь, когда Совет Старейшин постановил не травмировать людей сообщением об ужасной смерти Максима Львовича Старицкого – по крайней мере до тех пор, пока не будет восстановлена картина случившегося.

Тогда, тринадцать лет назад, всё так и затихло. В энциклопедиях написано, что академик Томберг скоропостижно скончался.

Директор ФСБ Сильван взял на себя ответственность за проваленное следствие, подал в отставку и уехал из столицы. Вот отпустил бороду, не смотрит новости, восстанавливает тайгу.

– Меня заинтересовало не то, что я обнаружил в деле об убийстве Томберга, а то, чего я там не обнаружил, – сказал Карл, произнеся частицу «не» с нажимом. Он смотрел на собеседника в упор.

– О предполагаемом убийстве Томберга, – поправил Сильван. – Теоретически Томберг мог сам залезть в печь и сжечь себя. Признаков преступления мы не обнаружили. Мотивов тоже. Всё, как в этот раз.

– Нет, не всё. У тебя был подозреваемый. Я имею в виду пропавшего Ван Мыня….

Неинтересные профессии вроде домашних помощников, уличных уборщиков, медицинских ассистентов в Федерации непопулярны, и на подобную работу обычно нанимают иностранцев. Томберга в последний период жизни обслуживал китаец. Этот Ван Мынь был единственным человеком, которого овдовевший академик к себе подпускал. Называл близким другом, о чем-то подолгу с ним разговаривал.

Куда делся китаец, ФСБ так и не установила.

Сильван вздохнул.

– Что ты хочешь знать про Ван Мыня?

– Не про него. Про тебя. Я выяснил, что, выйдя в отставку, ты не сразу уехал в тайгу. Сначала ты отправился в Китай и провел там несколько недель. Сказал, что поездка частная, по личным мотивам…

– Да. По личным. – Губы хозяина горько скривились под наполовину седыми усами. – Я ушел в отставку, потому что понял: я занимаю чужое место. Нет у меня настоящего дара. Система во мне ошиблась, когда назначила руководить безопасностью страны. Такие ошибки хоть и редко, но случаются. Пока шла рутина, я неплохо справлялся. Но стоило произойти чему-то неординарному, и я оказался негож. Обеспечение безопасности страны – это в том числе и нештатные ситуации. Мало ли что может случиться? А я растерялся… Не хватило ума, или интуиции, или не знаю чего – но не хватило… – В голосе Сильвана зазвучало ожесточение. – Лучше восстанавливать тайгу. Тут я бог и царь. Тарахчу с утра до вечера на своей лесосадке, высаживаю по сто стволов в день. И вижу, что существую не напрасно. Возродил почти четыре тысячи гектаров тайги. Есть чем гордиться… А тогда мне гордиться было нечем. Я чувствовал, что должен как-то погасить огонь.

– Какой огонь?

– Вот здесь.

Бывший директор стукнул себя ладонью по левой стороне груди.

– …Скажи, Ветер, ты уже чувствуешь, как в тебе разгорается… ярость? Ярость от невозможности понять: как можно засунуть человека в печь? Или, в твоем случае, взять и отрезать голову? Как?! Какой выродок мог такое сделать?!

Карл кивнул. Вот как называется чувство, от которого шестой день сжимается сердце: ярость. Всякий раз, когда Ветер вспоминал Старицкого, его вечную легкую улыбку, негромкий голос, мягкий взгляд, внутри появлялась тянущая боль, не находившая выхода. Она многократно усиливалась, когда Карл начинал представлять себе, как кто-то отрезает голову, самую мудрую на свете. И тут появлялось очень странное, явно патологическое желание: найти монстра, который это сделал, и не отдавать его психиатрам, а… Здесь Ветер всегда себя останавливал. Но Сильвана он понял очень хорошо.

– Тогда не спрашивай, зачем я поехал в Китай. Я хотел найти Ван Мыня.