Счастливая странница

Он залюбовался Лючией Сантой, окруженной болтушками, как королева — фрейлинами, и подошел к ней с конвертом. Она встретила его с монаршей холодностью. Он рассердился: он-то надеялся, что после всего того, что он сделал для этой убогой семейки, вокруг него поднимется суета. Верно говорил отец: «Никогда не жди благодарности ни от осла, ни от крестьянина». Однако стаканчик доброго вина заставил доктора Барбато смягчиться, а второй и вовсе привел его в отличное настроение. Он не хотел понимать этих людей, не испытывал к ним симпатии — и все же понимал их. Разве может такой человек, как Лючия Санта, благодарить каждого, кто оказал ей помощь? Ей пришлось бы всю жизнь простоять на коленях! Принимать помощь от чужих — ее судьба.

Она не обвиняла в своих бедах никого из живущих, но и не собиралась благодарить их за проблески удачи, к каким относилось и нечаянное великодушие доктора Барбато.

Доктор пригладил усы и одернул пиджак. Он лечил многих из набившихся в эту квартиру итальянцев, некоторые из них даже были товарищами детства его отца, однако все они относились к нему холодно, словно он — ростовщик, padrone, а то и владелец похоронной конторы. О, ему доподлинно известно, что за чувства кроются за всеми этими учтивыми речами! Signore Dottore, Signore Dottore «Синьор врач (ит).». Он кормится их невзгодами; их боль — его прямой доход; он появляется тогда, когда без него не обойтись, когда их охватывает страх смерти, и требует денег в обмен на исцеление. Им, неискушенным, его искусство кажется колдовством, небесным даром — а ведь дары небес не продаются и не покупаются. Но кому же тогда расплачиваться за колледж, за долгие годы учебы, за его выматывающий нервы непосильный труд, пока они, невежественные болваны, неотесанная деревенщина, попивают винцо и просаживают в карты заработанные соленым потом гроши? «Пусть они ненавидят меня, — с горечью размышлял он. — Пусть идут в бесплатные больницы, ждут там часами, чтобы неумеха санитар взирал потом на них, как на скот». Пусть мрут, как мухи, в «Белльвю» — он переберется на Лонг-Айленд, где люди станут отпихивать друг дружку, торопясь оплатить счета за его услуги, зная, что получат взамен.

Доктор Брабато, желая показать, что такая нищая мелкота неспособна его огорчить, расплылся в сладчайшей улыбке, попрощался на своем великолепном университетском итальянском, звучащим для них почти как иностранная речь, и, ко всеобщему облегчению, был таков.

Слыша над головой топот танцоров, Анжелина с Джино занимались поисками ее пальто в груде одежды, которой была завалена квартира Ларри. Страхи Лючии Санты оказались беспочвенными: Анжелина была вовсе не такой безрассудной девчонкой, за какую себя выдавала, а Джино оставался невинным дитя, неспособным воспользоваться ее слабостью.

Прежде чем выйти, она наградила его долгим поцелуем, испачкав его рот своей яркой помадой. Ее тело прижалось к нему лишь на краткое мгновение, которому в снах Джино суждено было растянуться до бесконечности.

Да, свадьба прошла успешно, она затмила почти все подобные события, гремевшие прежде на авеню, она сделала честь семье Ангелуцци-Корбо и украсила шляпку Лючии Санты (если бы таковая у нее имелась) лишним пером. Но та не стала почивать на лаврах, а пригласила семейство Пьеро Сантини на воскресный обед, чтобы дать Джино возможность познакомить Катерину с городом, который девушка не могла досконально узнать, проживая в глухом Такахо.

Пьеро Сантини не был бы владельцем четырех грузовиков и контракта на вывоз городского мусора, если бы отличался чувствительностью к унижениям.

Сантини явились на воскресную трапезу точно в назначенный час.

Лючия Санта превзошла саму себя. Воскресным утром она проела преждевременную плешь у Джино на голове, надеясь, что он хотя бы раз откажется от бейсбола. После этого она приготовила соус, которым не побрезговал бы сам неаполитанский король, и соорудила из домашней муки толстенные макароны. Для зеленого салата она не пожалела бутылки почти священного оливкового масла, присланного из Италии бедной сестрой-крестьянкой, — такого нигде не купишь, это первая, волшебная кровь, источаемая оливками.

Джино в новом синем костюме известного происхождения и Катерину в красном шелковом платье заставили сидеть бок о бок. Винченцо, услада пожилых дам, развлекал огромную синьору Сантини, гадая ей на картах. Сальваторе и Лена убирали со стола и мыли посуду, умелые, бессловесные и проворные, как угри. Наконец Джино, повинуясь материнским наставлениям, спросил Катерину, не желала бы та сходить в кино, и та, будучи послушной дочерью, подняла глаза на отца, ожидая дозволения.

Это был чудовищный по решительности момент для Пьеро Сантини. Он чувствовал себя так же, как в те немногие моменты помутнения, когда, отправив грузовики на перевозку виски, не видел их по несколько дней кряду и знать не знал, куда они запропастились и что с ними стряслось. Сейчас он страдал почти так же сильно. Однако ничего не поделаешь:

Америка есть Америка. Он одобрительно кивнул, но напутствовал молодежь: