Счастливая Женька. Начало

Затем Женя весьма смутно помнила, что было. Она точно могла сказать, что разговаривала по телефону со своей медсестрой, которая сообщала о своем уходе. Затем к разговору присоединились для чего-то Леха и Майка. Им было ужасно весело, это она тоже отлично помнила. А вот почему? Кажется, они все дружно увольняли её в весьманедвусмысленнойи резкой форме, при этом громко хохоча в трубку и подробно объясняя, куда ейследует отправиться после увольнения в первую очередь. Каждый раз направление становилось все более вычурным, и все менее цензурным. Это продолжалось до тех пор, пока обескураженная женщина не догадалась повесить трубку. Затем какой-то временной провал и перед Женькой появляется лицо Валентины Федоровны, её свекрови. Женю удивил тот факт, что как она ни старалась, она не слышала, что та ей говорит. Женька видела только сухие и бескровные шевелящиеся губы, сжавшиеся вскоре в «куриную гузку» и, образуя вокруг себя сеть глубоких и не очень морщин, которые довольно рано появляются у людей резко похудевших, либо излишне строгих и неэмоциональных. Из-за этого выражение лица Валентины Фёдоровны всегда было скорбным и унылым, как будто она перманентно находилась в состоянии ожидаемого разочарования. Всем своим видом эта женщина как бы говорила: «Я так и знала!» Следующее окончание временного провала (сколько он длился: два часа? двое суток?) ознаменовался отсутствием Валентины Федоровны, а вместе с ней и детей, и присутствием мужа Сергея, хмуро и озабоченно кидающего в чемодан свои вещи. Его Женька хорошо слышала, даже напрягаться не нужно было. Сергей сказал всего несколько фраз, из которых она поняла, что жить с ней он больше не намерен, они разводятся, она может оставаться в квартире, если хочет, но должна помнить, что жилплощадь эта общая, и прописанных тут четверо.Продать или разменять её они смогут очень не скоро, квартира ведомственная, неприватизированная, к тому же, кроме них, в ней прописаны двое несовершеннолетних. Женька слушала его настолько, насколько позволяло это делать её состояние, и, глядя на мужа, испытывала только два точно определяемых чувства: страх, что он отберет дочку (вот мамаша его уже была недавно, и дети исчезли), и сильное желание, чтобы он ушёл сейчас же и, по возможности, навсегда. Она боролась с желанием спросить за детей и вместе с тем, очень боялась это сделать. Боялась, что может услышать то, что слышать ей совсем не хочется. Или после чего необходимо будет встать и начать действовать. А к этому она была в настоящее время абсолютно не способна. Она ненавидела себя, проклинала, но мечтала, чтобы муж, наконец, закрыл свой идиотский чемодан («ну кто сейчас пользуется чемоданами!» – закатывала глаза Женя), и убрался из квартиры. – Она потом все сделает, потом, не сейчас, вот только немного отдохнет, ей станет лучше, и она сразу начнет действовать, – так думала Женька, проваливаясь в очередную временную бездну. Следующее, что она помнит, что на часах шесть тридцать утра, она допивает на кухне водку, и очень боится. Она не знает, что именно вызывает у неё такой панический ужас, но совершенно точно убеждена в том, что очень скоро с ней произойдет нечто чудовищное. Может быть, кто-то ворвется в квартиру, может её подкараулят у магазина, или спустятся с крыши и залезут через окно. Может все произойдет совсем по-другому. Это ей неизвестно. Но,правда в том, что за ней следят, её выслеживают, на неё объявлена охота. – Как хорошо, – говорила она кому-то совсем недавно по телефону (ещё бы знать кому именно!), что дети, её любимые сын с дочкой, сейчас в надежном месте, а не с ней, где они, безусловно, подверглись бы страшной опасности. – Место такое надежное, чуть подумав, добавила она, – что даже ей, матери, о нем ничего неизвестно. Сейчас Женьке очень холодно, наспех проглоченная водка совсем не греет, её начинает трясти. Женя не знает, от холода это, от многодневного пьянства, от страха или это нервная дрожь от всего сразу. Затравленно пошарив глазами, она видит под столом брошенную куртку, наверное, ей уже было холодно или страшно, догадывается она. Хуже всего, с тоской и злобой, думает она, что выпивки больше нет. Кредит в магазине тоже закончился, хамка-продавщица, вчера (или позавчера? или на той неделе?) грубо и прилюдно отчитала её за просроченный долг и запретила являться без денег. «Вот сволочь», – бормочет Женька, натягивая грязную куртку, один рукав которой оказался в чем-то липком, но сил и желания искать что-то другое у неё абсолютно нет. Она вдруг случайно вспоминает, что отдала Лехе и Майке при последней встрече свою цепочку для продажи, а вот приходили они или нет вспомнить она уже не в состоянии. «Науке это неизвестно, – содрогаясь всем телом, шепчет Женя, обыскивая собственные карманы на предмет хотя бы мелочи, – Наука пока не в курсе дела – пугливо озираясь, говорит она, переходя к обыску сумки, пиджака и даже зимней куртки сына. Вдруг Женька замирает у шкафа, понимая, что в комнате она не одна. Ей страшно настолько, что кажется вынести этот парализующий, ледяной ужас она дольше просто не сможет. Мгновенная смерть для неё была бы сейчас благом. Но она понимает, что так легко ей не отделаться. Противная, липкаяструйка потабежит у неё между лопаток. Её дрожь унялась, но от этого лучше ей не стало. Женя как будто одеревенела. Вдруг что-то коснулось её волос, она услышала какой-то звук, опять этот звук, отвратительный, мерзкий, проникающий, во все органы тела сразу. Больше выносить этот кошмар она не может. Женька начинает кричать, отмахивается от чего-то невидимого, теряя равновесие, падает в открытый шкаф, инстинктивно хватаясь за вещи, срывает их, швыряет платья и свитера с зажмуренными глазами куда-то в глубь комнаты, туда, где стоит и все ближе приближается к ней чудовищное Нечто, явившееся, вне всякого сомнения, её уничтожить. Вместе с противным звуком, квартиру наполняет ужасный грохот и стук. Посреди этого гвалта, до смерти перепуганная, забившаяся в шкаф Женька, различает отдельные слова: