Счастливая жизнь для осиротевших носочков

Я вижу, что причиняю ему боль. При других обстоятельствах мне и самой было бы больно, но как ни странно, сейчас я ничего не чувствую. Только чудовищный, всепоглощающий холод. Мне хочется остаться, но я все равно открываю дверь. Думаю, мою тайну можно было бы доверить кому-то верному и надежному, кому-то вроде Джереми… Но он снова произносит это имя. Имя, которое я не хотела больше слышать никогда в жизни. Мое имя. Мое настоящее имя. И мое сердце разлетается на тысячу ледяных осколков. Алиса словно умирает во второй раз. Из-за меня. Ухожу, не оглядываясь. Я знаю, что Джереми за мной не пойдет. Он не может оставить Зои одну в квартире. Можно даже не бежать по лестнице. Я просто игнорирую его голос, эхом отдающийся от стен. Никакой тебе погони, никакого бурного примирения под дождем. Страница истории переворачивается. Снова.

На улице льет как из ведра. Стук капель по асфальту заглушает шум города. Думаю: сейчас у меня начнется паническая атака, а я на улице и совсем одна. Ничего страшного. Наверняка кто-нибудь из прохожих вызовет «Скорую», если дела будут совсем плохи. Или я перестану дышать. Не худший из возможных выходов.

Но паническая атака не начинается. Я стою под дождем и жду, когда мне станет плохо, но… Ничего. Тогда я иду в сторону дома, не обращая внимания на дождь, стекающий за шиворот. Чувствую, как телефон у меня в сумочке несколько раз вибрирует. Наверное, это Джереми. Джереми, которого я больше никогда не увижу. При этой мысли к горлу подкатывает ком.

Где-то между набережной канала Сен-Мартен и станцией метро «Бон-Нувель» мне приходится остановиться. Какой-то мужчина играет на гитаре, спрятавшись от дождя в нише стены. Видимо, Вселенная решила поиздеваться надо мной за то, что я никогда не играла по ее правилам. Подобно воздымающемуся к небу псалму, к сводам аркады поднимается мягкая и грустная мелодия, каждую ноту которой я знаю наизусть. «Wonderwall» группы «Оазис». Замираю как вкопанная. Губы машинально шепчут знакомые слова, произносить которые так же естественно, как дышать.

Гитаристу на вид около пятидесяти, он поворачивается ко мне и, не переставая играть, улыбается из своей бороды цвета соли с перцем, в которой больше соли, чем перца.

Кое-что происходит. Кое-что, чего не случалось со мной годами. Ритмичный стук капель по лужам, гул машин, случайные гудки клаксонов, шаги спешащих прохожих по мокрой мостовой – все эти звуки оживают и сливаются в оркестр. Меня обволакивает музыка, та музыка, которую я слышала раньше, та музыка, которая исчезла 22 декабря 2012 года, когда моя старшая сестра, моя Алиса, половинка моей души, оставила меня совсем одну в этом черно-белом мире.

Остаюсь до конца песни. Закончив, мужчина укладывает гитару в футляр, а я тем временем роюсь в сумочке. У меня в бумажнике только купюра в пятьдесят евро. Отдаю ее. Мужчина смотрит на меня во все глаза, слишком ошарашенный, чтобы поблагодарить.

– Спасибо, – говорю я, машинально тянусь к запястью и просовываю пальцы под плащ, пытаясь нащупать браслет.

Ничего. Закатываю рукав плаща, потом – рукав свитера. Ничего. Словно обезумев, сбрасываю плащ и снимаю свитер. Раз двадцать ощупываю запястье, дрожащими руками выворачиваю одежду, не обращая внимания на дождь, который пропитывает тонкую ткань блузки. Оглядываюсь вокруг, как наркоманка в поисках шприца. Ничего. Браслет упал. Когда? Не знаю. Я не снимала этот браслет с того дня, как Алиса подарила мне его в аэропорту на память о пребывании в Лондоне. Не знаю, сколько времени я так стою – промокшая до нитки, ошарашенно глядя на свое голое запястье, освещенное мерцающим светом уличного фонаря. Это какой-то знак? Знак, что Алиса оставила меня навсегда? Что я так долго ее предавала и теперь она меня не простит? Что теперь я по-настоящему одна? А потом на меня обрушивается реальность. Преимущество моего разоблачения – можно больше не прятаться. Больше не нужно соблюдать никаких правил, не нужно быть кем-то другим. Наконец я снова могу стать собой.

Медленно наклоняюсь и поднимаю с мостовой свитер и плащ. Они мокрые и грязные, но я одеваюсь, не обращая на это внимания.

По дороге домой захожу в супермаркет «Франпри».

Иду прямиком к кассе.

– «Абсолют», – говорю я кассиру, указывая на витрину позади него.

Кассир задерживает взгляд на моей промокшей одежде. Наверное, я похожа на сумасшедшую. Как бы то ни было, юноша поворачивается, открывает замок, сдвигает стекло и достает бутылку водки. Ставит на ленту и собирается снова запереть витрину.

– Мне весь «Абсолют», пожалуйста, – говорю я.

Кассир останавливается и смотрит на меня во все глаза. Ему должно быть немногим больше двадцати: все еще по-детски округлые щеки, кожа испещрена следами от прыщей.

– В каком смысле?

– Все бутылки водки «Абсолют».

Юноша растерянно смотрит на меня, густо краснеет и не отвечает.

Вздыхаю.

– Это супермаркет или музей?

– Эм… супермаркет, – бормочет он.

– В таком случае дайте мне, пожалуйста, все бутылки водки «Абсолют», которые стоят на витрине у вас за спиной. Их семь.