Счастливая жизнь для осиротевших носочков

– А теперь ты напишешь второй альбом. – И прочитал ряд требований о том, что должен содержать этот второй альбом, чтобы стать «прибыльным», и к какому сроку должен быть закончен. Тогда я поняла, что помимо своей человечности потеряла свободу творить. Это привело меня в ужас. И вообще, смогу ли я когда-нибудь снова писать музыку? А вдруг людям она не понравится? Вдруг я их разочарую?

Я больше ничего не знала. Вдохновение ушло, освободив место парализующему страху. Я, которая никогда не сомневалась, правильным ли путем иду, я, которой было достаточно вставать по утрам и вкладывать все силы в то единственное, что имело для меня значение, – в музыку… я больше не могла сыграть ни одной ноты. И уж тем более – написать. Гарри отправил меня к психотерапевту, который выписал мне антидепрессанты. Мир обрел мягкие, искусственные краски. Я почувствовала, что мне становится лучше, и написала две песни. Все вокруг твердили, что никогда не слышали ничего круче, что я – настоящий гений… Обрадовавшись, что ко мне вернулся талант, я отправила песни Алисе. Она перезвонила мне через час.

– Что это за хрень? Пожалуйста, скажи, что не ты написала эти песни!

Я бросила трубку, разъяренная тем, что Алиса права. Песни были просто никакущими. Но теперь, когда я превратилась в машину по производству долларов, никто не хотел говорить мне правду. Это открытие усугубило мою депрессию, я вернулась к психотерапевту и с удвоенной силой начала поглощать антидепрессанты и алкоголь, который пила на вечеринках.

В декабре сингл «Сестры» все еще оставалась в топ-50. Гарри названивал мне каждый день. Он сообщал цифры, которые я боялась слышать. После разговора с ним я вешала трубку с чувством, будто заживо похоронена под горами банкнот. Мне было трудно дышать. Именно тогда у меня случилась первая паническая атака.

Мне нужно было взять себя в руки, оказаться подальше от суеты Манхэттена. Чтобы обрести покой, я решила вернуться в Квинстаун – прогуляться по пляжу, сесть на террасе «Пляжного кафе» и, наблюдая за чайками, выпить горячий шоколад с маленькими зефирками. Я готова была ждать хоть десять лет, чтобы шум ветра и музыка волн в медленном ритме паромов, которые доставляют туристов на остров Блок, вернули мне вдохновение.

Вернувшись в родной город, я перекрасила волосы в каштановый, свой натуральный цвет, перестала пользоваться косметикой, а также сняла кожаную куртку и все отличительные знаки, которые носила с подросткового возраста. Незнакомцы перестали подходить ко мне на улице. Зато знакомые, попросив у меня автограф, повторяли то, что я часто слышала в детстве и от чего долго избавлялась с помощью кожаных вещей, подводки для глаз, темных теней и татуировок: с ума сойти, до чего мы с Алисой похожи! Потом умер отец Оливера. После его похорон Алиса вернулась в Квинстаун, чтобы сделать мне сюрприз или, что куда вероятнее, потому что волновалась за меня. В бурном море успеха, где внезапно все пытались отхватить от меня кусочек, не переживая, что от меня ничего не останется, Алиса была моим единственным спасательным кругом. Она хорошо это знала.

В течение этих чудесных двух недель нам снова было по двенадцать. Мы отпраздновали мой двадцать седьмой день рождения в «Пляжном кафе» за кружкой горячего шоколада. Алиса выглядела счастливой и отдохнувшей. Даже безмятежной – впервые за много лет. Они с Оливером решили сделать еще одно ЭКО после того, как вернутся в Лондон. Выкидыш их сблизил. Оливер так поддерживал ее… Впервые я услышала, как Алиса говорит о ребенке как об их совместном проекте. Это больше не было ее личной неудачей. Она поняла, что в этой истории их двое.

Алиса все время говорила о своих замороженных эмбрионах, она дала им имена, Фред и… второго не помню. Она называла их «близнецами», как будто они уже существовали, как будто во второй раз процедура обязательно пройдет успешно. Алиса повторяла, что эти дети – смысл ее существования, что она живет ради них… то есть делала все то, чего не следует, рискуя в случае неудачи получить тяжелый удар, если верить форумам на эту тематику.