Счастливая жизнь для осиротевших носочков

Вернувшись домой, я продолжала пить. Сестре я говорила, что беспокоиться не о чем, что пью я только на вечеринках. Я не стала уточнять, что ходила по вечеринкам каждый вечер. Выпивка отвлекала меня от мыслей и помогала заснуть. В отличие от Алисы я всегда мучилась бессонницей.

После переезда в квартиру в районе Гринвич-Виллидж (что стало возможно благодаря гонорару, который я получила за альбом) каждое утро около половины первого я ходила в кофейню на углу моей улицы, где покупала бейгл и латте. Они напоминали мне еду из «Пляжного кафе» в Наррагансетте. Я ходила туда каждое утро, без исключений. Я никогда не любила правила, ограничения и обязательства, но, несмотря на это, рутина меня успокаивала – при условии, что я сама выбирала себе рутину. Проглотив на ходу бейгл, я около получаса гуляла в парке на Вашингтон-сквер, потом возвращалась домой и по большей части не делала ничего особенного. Играла на гитаре, развалившись на незаправленной постели и не вкладывая в игру ни грамма души, одержимая вопросом, который уже некоторое время не выходил у меня из головы: что теперь?

И вот однажды меня окликнули. Это случилось не на сцене и даже не на выходе с концерта, а на пересечении Четвертой улицы и Мерсер-стрит, по дороге из кофейни в парк. Меня узнали на улице – даже несмотря на конверсы и старые джинсы, в которых я была примечательнее некуда. Стояла поздняя осень, но деньки выдались на удивление солнечными, особенно для Нью-Йорка. Я бодро жевала бейгл, когда услышала незнакомый голос, зовущий меня по имени. Я помню восхищенную улыбку девочки-подростка. У нее были пирсинг в носу, джинсовая рубашка и распахнутая куртка. Она принялась расспрашивать меня о Фениксе. Откуда, черт возьми, она могла узнать о моем Фениксе?! Мне показалось, что бейгл у меня во рту превратился в пепел. Потом девочка вытащила телефон и сфотографировала меня. Даже не спросив разрешения. Типа я не человек, а военный мемориал или тарелка картофеля фри, фотку которой можно выложить в соцсети. У меня было такое чувство, будто тем прекрасным солнечным ноябрьским утром с меня сорвали трусики прямо посреди Мерсер-стрит.

Впоследствии эта сцена неоднократно повторялась. Меня узнавали все вокруг – от продавца бейглов до кассира в «Хол Фудс». Я начала чувствовать себя странно: каждый раз, когда кто-то смотрел на меня слишком пристально, мне казалось, будто вокруг горла сжимаются тиски. Мне потребовалось некоторое время, чтобы дать название ощущению, которое липло к коже с настойчивостью неприятного запаха, – имя ему был страх. Все эти годы у меня была цель. Одна-единственная цель. Я никогда не сомневалась, правильным ли путем иду, и вкалывала как проклятая. Я жертвовала всем, отдавала все, что у меня было. С того дня, как я услышала песню «Wonderwall» в исполнении Лиама Галлахера, все мое существо, тело и душа, стремились к одной-единственной цели: стать «рок-звездой», как говорила Алиса. Эти слова всегда казались мне ребячливыми, но в конечном итоге они как нельзя лучше описывали ситуацию. На протяжении нескольких месяцев я играла роль канатоходца, балансируя на тонкой грани «до» и «после», долгих лет каторжного труда и успеха. Я цеплялась за эту грань, как жертва кораблекрушения – за спасательный круг, чтобы не унесло течение. У меня пропало всякое желание идти к свету. Origin Records не сбавляла обороты, ко мне как пчелы на мед начали слетаться люди с хищными глазами и льстивыми речами. Это было неизбежностью. Честно говоря, я никогда не сомневалась в том, что достаточно талантлива или достаточно усердна, чтобы добиться успеха. Я никогда не страдала от ложной скромности, считая ее не более чем обманчивой формой лицемерия. Но, оказавшись загнанная в угол, ко мне пришло ужасное откровение, которого я никак не ожидала: мне было все равно, добьюсь ли я успеха. Более того – успех оказался мне не нужен. Я ошиблась с целью: я больше не хотела быть рок-звездой. Я хотела заниматься музыкой, что я и делала каждый день на протяжении многих лет, с тех пор, как начала учить названия нот с помощью картонного пианино, с первых дыхательных упражнений госпожи Гамильтон, которая ставила мне голос. Вся моя жизнь состояла из партитур, нот и мелодий. Вся моя жизнь состояла из музыки. Я никогда не хотела ничего другого – ни успеха, ни тем более славы. Я больше не могла ни о чем думать. Меня постоянно окружало слишком много людей, слишком много событий, слишком много света. «Что теперь?» – крутилось в голове. Эти два слова пугали меня, как нож, приставленный к горлу. Эти два слова, эти два падальщика, неотступно следовавшие за мной, куда бы я ни пошла. Что теперь?

Гарри, мой менеджер, дал мне единственный разумный ответ на этот вопрос: