Счастливая жизнь для осиротевших носочков

Ярко светило солнце. Я не додумалась взять купальник и весь день сидела на выложенном камнем парапете, угрюмо наблюдая за тем, как купающиеся резвятся в сияющих волнах, а дети строят замки между разложенными на песке полосатыми полотенцами. Тогда я впервые почувствовала ностальгию по детству. Потому что поняла: Скарлетт скоро уйдет. Скоро она оставит меня. Я больше не сомневалась, что моей сестре, в отличие от меня, суждено стать звездой и что рядом с ней я буду актером второго плана, призванным подчеркнуть ее талант. До сих пор я никогда не задумывалась о том, что это значит, и поразилась очевидной мысли, которая пришла ко мне впервые: Скарлетт будет путешествовать по миру с гастролями, а я останусь в Квинстауне. Она выйдет замуж за Лиама Галлахера и будет мелькать в телевизоре, а я выйду замуж за какого-нибудь парня по соседству, друга детства или школьного приятеля и, скорее всего, стану переводчиком, как мама. Мои дети будут ездить на том же желтом школьном автобусе в ту же школу, в которую ездила я. По воскресеньям я буду печь яблочный пирог, а главным развлечением моей семьи будет выбираться в гавань раз в месяц и съедать по роллу с омарами. Я вспомнила большой деревянный дом с башней и верандой, который Скарлетт нарисовала несколько лет назад, когда мы сидели в этом самом кафе. Правда ли она построит его, когда разбогатеет? Но зачем возвращаться сюда, когда можно жить в Нью-Йорке, Париже или Сиднее? Разве Скарлетт будет скучать по горячему шоколаду, который подают в «Пляжном кафе», если сможет выпить горячий шоколад в знаменитом «Кафе де ля Пэ» в Париже?

Я вернулась домой подавленная и обгоревшая. Скарлетт чуть не прыгала от радости: она выбрала для своей группы троих музыкантов – ударника, бас-гитариста и профессионального клавишника. Она даже придумала название: «Синий Феникс». Ее глаза блестели от возбуждения и энтузиазма, как и всегда, когда происходило что-то волнительное, а голос и каждый жест были пропитаны энергией. Музыка придавала Скарлетт харизму. Когда Скарлетт не играла и не разговаривала, то (несмотря на косметику, волосы, которые меняли цвет каждую неделю, и рваные нейлоновые колготки, выглядывающие из-под выцветших джинсовых шорт) выглядела довольно неприметно, к тому же сутулилась от постоянного сидения с гитарой. Но от музыки в глазах Скарлетт загорался свет, на лице появлялась улыбка, и моя сестренка преображалась как по мановению волшебной палочки: становилась пленительной, притягательной и затмевала всех вокруг.

– Представляешь? – спросила она вечером и упала на кровать, раскинув руки. – У меня будет своя группа! Как «Оазис».

Я сидела за столом и притворилась, что читаю учебник по французской грамматике. Скарлетт видела только мою спину.

– Почему ты молчишь? Разве ты не рада за меня?

– Конечно, рада.

Казалось, этих слов ей было достаточно. Она начала в мельчайших подробностях рассказывать о том, как прошли прослушивания. Она не спросила, что я сегодня делала, почему обгорела или почему ничего не отвечаю. А я не знала, как сказать, что очень рада за нее, но не могу не грустить о себе.

После рождения «Синего Феникса» оценки Скарлетт по большинству предметов резко упали с посредственных до удручающих. На второй год мою сестру не оставили только потому, что я делала за нее всю домашку, давала ей списывать и читать мои конспекты, что она всегда делала с большим старанием. Скарлетт вообще была довольно способной, причем, как ни удивительно, тяготела больше к естественным наукам, чем к той же литературе. Все, что приходилось зубрить наизусть, вызывало у моей сестры отторжение. А вот математика, по непонятным мне причинам, нравилась и давалась легко. По английскому Скарлетт была хуже всех в классе, а по истории и географии ее знания были до того плохими, что это даже впечатляло.

На третьем году обучения в средней школе Скарлетт решила устроить в спортзале концерт. По множеству причин – включая ее прогулы, наглость, плохие оценки – директор был категорически против. Но моя сестренка не из тех, кого можно обескуражить отказом, поэтому в следующем учебном году она перешла в лобовую атаку. У директора уже дергался глаз, когда Скарлетт входила к нему в кабинет, что случалось по меньшей мере несколько раз в неделю – то из-за опоздания, то потому, что ее выгоняли из класса, то потому, что она хотела договориться о концерте. Все кончилось тем, что директор перестал пускать Скарлетт на порог.

В тот день она пришла домой жутко злая, швырнула рюкзак на пол и упала в кровать.

– Этот тупой директор говорит, что я надоела ему своими рассказами о музыке и концертах! Он строго-настрого запретил своей секретарше пускать меня в кабинет.

Я оторвалась от романа, который читала. Скарлетт напряженно думала, теребя прядь спутанных волос и нахмурив брови.

– Нужно придумать выход! Мы репетируем больше года! Если мы не будем выступать, то зачем все это?!

– Может, тебе стоит отказаться от идеи выступать в школе? Подожди год-два года и попробуй выступить где-нибудь еще, например, в колледже.