Счастливчик

Разве нам что-нибудь грозит? Солнечные лучи поблескивают на металлической поверхности джипа, ветерок доносит запах разогретого машинного масла, пустых канистр, пропотевших мундиров и мирные запахи спящих полей. Не верю, не верю, чтобы они лезли под пули. Правда, люди здесь убеждены, что они снова вернутся в этот мир, что им предстоит еще много раз родиться, но уж я-то знаю, что человек живет лишь однажды… Да к тому ж еще жизнь — такая короткая, словно искра, высеченная между двумя необъятными безднами мрака. Сават знает: случись что со мной, штаб им устроит разнос. Поэтому они обо мне так заботятся. Я могу им быть полезен только живой, меня нельзя подвергать опасности. Может быть, майор для того и взял меня с собой, чтобы иметь предлог в любую минуту отступить, повернуть обратно без ущерба для своего авторитета. Ему легко будет объяснить: дескать, если бы мы были одни, я принял бы бой даже с более сильным противником, но из-за дорогого гостя мы были вынуждены драпать. Да, им очень нравится показывать мне, что здесь точь-в-точь как на передовой, хоть бои идут километрах в ста южнее. Это довольно далеко, учитывая гористую местность, здесь же царит спокойствие.

Но все же Маляк помнил о самолетах, сбрасывающих группы диверсантов, навербованных из местных жителей, о засадах на дорогах, о трупах без ушей… Уши отрезают как доказательство, что враг действительно убит… За пару ушей платят килограмм соли. Говорят, это повелось с тех пор, как начали блокировать те племена, что убежали в джунгли. Мы получаем соль с юга, а им ее сбрасывают в контейнерах американцы. Так выглядит прекрасная нынешняя цивилизация, приступившая к покорению звезд. Драки из-за клочка земли, ненависть, голод… Но неужели я не могу думать о более приятных вещах, ведь я же не боюсь… Нечего думать о смерти, раз уж она неизбежна. Лучше погрузить лицо в черные распущенные волосы Тари, спрятаться в женщине. Сладость отдыха в ленивых объятиях, два дыхания смешиваются, четкие очертания ее щеки под его пальцами, выпуклый лоб и беспокойный трепет ресниц под воспаленными губами. Как пахнет ее кожа, какова на вкус?

Шофер поправил полотняную шляпу, глаза его щурились от встречного ветра, внимательно осматривали сожженные луга рядом с джунглями; заросли мертво торчали, как декорации на сцене, брошенные актерами. Местами на засохшей траве зияли черные пятна, то ли выжженные случайно, то ли для пахоты, которая начнется с приходом муссонов, с живительными ливнями. И тогда настанет перерыв в военных действиях. Все вернутся к своим обыденным делам, к строительству запруд на ручьях, к возделыванию болотистых полей; сгорбившись, начнут втыкать зеленые травинки риса. Радостная пора, великое пробуждение: шествия в деревнях под барабанный бой, процессии с трехметровым фаллосом, символом плодородия. Новая жизнь… Они будут бросать друг в друга комьями грязи, бегать нагишом, прикрытые только стекающим красным месивом, облепленные глиной, — фигуры уже с человеческими формами, но еще как бы не до конца изваянные, толпа масок, и каждая старается, чтобы ее не узнали. Те же самые люди, которые зимой солидно заседали в военных советах и королевских учреждениях, ведут себя так, словно бы только что родились из земли, матери всего живого. В них говорит ее плоть, они стремятся посеять новую жизнь…

Прошлой весной Роберт смотрел на это снисходительно и не обиделся, когда о косяк двери ударился ком грязи, брызнув ему на щеку и испачкав рубашку. Он лишь помахал рукой веселящейся на улице толпе, а ему ответили радостным ревом. Его забавлял этот коллективный нерест, включенный в ритм пробуждения полей и садов, но сам он не поддавался возбуждению. А на улице пахло сытой, намокшей землей, молодыми листьями, над канавами стоял запах винного брожения, пьянящий густой дух, и женщины безвольно, как во сне, сновали по холлу гостиницы, плыли в своих длинных юбках, неся перед собой наполовину обнаженные груди, губы их были приоткрыты, словно готовые издать стон…

Слепые силы земли, липкая, пахучая тьма, влажные ветви, которыми его шутливо хлестали, чтобы привлечь внимание, нагие полные руки с поблескивающими кольцами серебряных браслетов… Высвобождалось вожделение, поцелуи и укусы до боли, обладание, похожее на насилие. Во всем этом было нечто звериное, от этого захватывало дух, человек оказывался как бы низверженным на низшую ступень, в мрачные тысячелетия, когда огонь, дар небес, мог родиться только от удара молнии. Ночь, наполненная далеким мерцанием зарниц, шумной музыкой, боем барабанов, чавканьем теплой грязи под босыми ступнями. Неожиданный проливной дождь приносил успокоение, толпа разбегалась. Только одурманенные любовью пары стояли в темноте, точно не могли пережить даже короткой разлуки, принимая на себя хлещущие потоки ливня. По распущенным волосам скатывались светящиеся капли.