Счастливчик

Из-под колес джипа с визгом выскочили огромные свиньи; щетина у них на загривках поднялась торчком. В распахнутых дверях торговых лавок ослепительно сияли алюминиевые тазы, медные кастрюли и оцинкованные сковородки. Из трубы граммофона грянул старый австрийский марш. Машина обогнала длинную вереницу лошадок, навьюченных мешками с солью. Босые погонщики несли ружья по-партизански, дулом вниз. Голубоватой полосой висел над дорогой дым от тлеющего древесного угля, пахло чуть подгоревшим мясом и чесноком.

— Слушай, — Роберт толкнул Коп Фена, показывая большим пальцем на майора, — ты не мог бы подержать пулемет, чтобы он пересел сюда?

— Нет. Он не может рисковать, — широко улыбнулся солдат. Его забавляла наивность журналиста. — Мео имеют привычку стрелять сзади, после того как машина проедет мимо них… Там, где он сидит, безопаснее.

Маляк пожал плечами. «Напугать меня хотят, — думал он, глядя на блестящее, но без капли пота, дружелюбное лицо Коп Фена. — Вот он обрадовался бы, начни я его расспрашивать. В конце концов, он прав: майор здесь нужнее, он должен командовать батальоном, знает всю округу, а я не оказываю никакого влияния на ход событий.

Может, конечно, произойти, что я случайно прикрою его собой и предназначенная для него пуля настигнет меня. Добровольно-то я никогда этого не сделаю, — ведь я призван поведать миру о том, как он боролся и как погиб. Он — пешка, а я… Пока что эта война какая-то суматошная: они занимают городок и тут же быстро отступают, ибо численное превосходство еще на стороне королевских войск. В легенду эта война превратится под пером историка, а материалы о ней он возьмет из моих репортажей. Что они знают? Они лишь чувствуют несправедливость и хотят изменить свою судьбу. В голове у них застряло несколько лозунгов, ведь только сейчас, в армии, их начали учить грамоте. Воюющие по разные стороны кричат одно: «Мы боремся за счастье народа». На тех и на других — одинаковая форма. Их можно отличить разве что по красной ленточке на погонах или вышитой звезде на шапке. А правда за теми, кто побеждает.

Если бы на дороге можно было ожидать засады, майор не поехал бы без охраны, а взял бы грузовик со взводом солдат и минометы», — успокоившись, подумал Роберт.

Дорога вилась по долине. Встречный ветер загибал широкие поля полотняной ковбойской шляпы водителя, приносил запах засухи, мертвых трав, брошенных рисовых полей с гребешками стерни. Горы отодвинулись, вокруг белели высокие стволы деревьев, оплетенные жилами лиан. Листва поникла недвижимо. Оползни красной глины дышали жаром.

Этот зимний день в Лаосе, этот жаркий вечер, пустое небо и толстые нити летающей паутины напоминали Маляку польское бабье лето. Тишина успокаивала; казалось, что окрестности дремлют, — выцветшее небо поглощало всякий блеск. Стая попугайчиков, кувыркаясь на лету, с шумом пролетела над дорогой и села на вершину дерева; их зеленое оперение бросалось в глаза среди засохших, коричневых листьев.

— Близко от твоей деревни до того места, куда мы едем, до той пещеры? — лениво спросил Роберт.

Коп Фен предостерегающе поднял палец. Потом незаметно опустил веки в знак утверждения.

— Попробуем туда заглянуть. — Маляк сжал испачканную машинным маслом ладонь солдата.

— Если будет время.

Коп Фен явно не хотел говорить на эту тему, он сидел отвернувшись, держа карабин между коленями и глядя на рисовые поля, обнесенные валами, точно старинные крепости.

Хоть бы разок заглянуть в глубь бездны. А что, если бросить спичку, — в самом деле рванет или все это враки? Потом ясный свет фонарика пронзит мрак пещеры. Роберт поправил висящую на парашютном шнуре длинную трубку рефлектора. Нажал кнопку. Даже на солнце проволочка излучала желтый свет. Удовлетворенный, он убрал палец.

Лаос прощался с ним, принося в этот последний день столько соблазнов: грот королей, поездку в деревню этих мео, а потом Тари — девушку, которая, обняв колени, будет ждать его на ступеньках веранды, в темных сумерках, наполненных стрекотом кузнечиков… Она непременно будет ждать. Роберт потянулся, мышцы напряглись под кожей, потемневшей от азиатского солнца.

Хонг Сават молчал, оберегая свое достоинство. Если офицер раскрывает рот, то только для того, чтобы отдать приказ или отругать, прочитать нравоучение. Болтливость ведет к панибратству. «Мы — не крестьяне, рассевшиеся на корточках вдоль дороги», — вспомнил Маляк сдержанное суждение командира. Как раз в этот момент майор неожиданно повернулся и показал на тропинку, ржавой полоской прочертившую травянистый склон. По ней шел полуголый человек, сильно загорелый, опоясанный лоскутом оранжевой, переливающейся на солнце материи. Он шел легкой походкой горца под черным, городским зонтиком, странно не соответствовавшим этому суровому пейзажу.

— Бонза, — показал майор пальцем, — они везде пройдут… В них не стреляют.

Потом он велел остановиться, чтобы пыль не летела монаху в лицо. Выбритое темя блестело под зонтиком словно политое водой. Брови и ресницы были старательно выщипаны. Запястья рук обмотаны толстыми хлопчатобумажными нитями.