Счастливчик

Какое-то время Маляк смотрел на ее ступни, залитые солнечным светом, небольшие, стройные, с высоким подъемом, аппетитные, как он определил про себя, коричневые, похожие на только что выпеченный хлеб. Роберт слушал и не слушал, рассказ девушки не действовал на его воображение, он не видел ни приговоренного к смерти, который, прихрамывая, тащился, поддерживаемый солдатами, ни болтающихся кусков содранной кожи и струек крови, которые пыль превращает в корку грязи. Ему нравились иссиня-черные волосы девушки, они, казалось, начинали виться, от них шел какой-то особенный, волнующий запах. Чувствуя его взгляд, Тари облизала губы, вытерла их тыльной стороной ладони и замолчала.

— Что с ним произошло дальше? — спросил Роберт, потому что ему хотелось слышать ее голос, хотя судьба неизвестного крестьянина была ему совершенно безразлична и вызывала только скуку. Да и дело уже прошлое.

— Его закопали живьем.

— Как это живьем? И перед этим не застрелили?

— Какая разница? — Девушку немного смешила его наивность. — Человек — порождение земли и в нее возвращается. Не весь, а лишь его тело. То, что в человеке самое главное, убить невозможно.

Темные глаза ее как будто подбадривали его, словно говорили: смерть ведь это же так просто, ведь вот и рисовое зерно мы погружаем в грязь, а оно вырастает, становится колосом.

Как это все же хорошо, что я здесь чужой, наблюдатель, свидетель. В любую минуту я могу сказать: все, хватит, я возвращаюсь. И тогда каждый из этих рассказов приобретет необыкновенную окраску. И вот мне уже завидуют, и хотя слушают вполуха, но вбирают в себя этот непонятный мир, удивляются, что я не хочу здесь подольше остаться, а может быть, считают, что я преувеличиваю. За окном шум автомобилей, грохот трамваев, но стоит только нажать клавишу — и тут же на мертвом экране телевизора появляются картины… Знакомый, дружелюбно настроенный мир. Большой город, полный людей, с которыми так легко договориться, позвать на помощь кивком головы.

Резиновые подошвы солдата пискнули, скользнув по гладким плитам пола.

— Обед… Уже подают. — Коп Фен щурил глаза и удовлетворенно улыбался, видя, что они договорились.

— Поставь еще один прибор.

— Уже поставил. Пригласить на вечер музыкантов?

— Зачем?

— Пусть Тари перед нами потанцует — это единственное, что она по-настоящему хорошо умеет делать.

Молодая женщина легко повернулась к нему:

— Не ври. Ты же знаешь, что я многое умею.

— Любить, да?

Она пренебрежительно плеснула в Коп Фена из недопитого стакана. Он даже не вытер мундира, а только засмеялся.

— Что, хочется тебе, щенок? Но я умею и ненавидеть.

Маляк видел, как пятна жидкости высыхают на выцветшем мундире солдата. Полуденный зной лишал сил, изнуряя.

— Обойдемся и без музыкантов, — пробормотал Роберт капризно. — Ты смогла бы танцевать без дудок и барабана? Мы будем одни.

Она смотрела на него не отрываясь, словно не была уверена в том, серьезно ли ей следует отнестись к его приглашению.

— Хорошо, к лодыжкам я привяжу колокольчики. Ночи сейчас темные, безлунные. Ты знаешь, что такое танец огней?

— Нет.

— Это хорошо, это очень хорошо. — Она обрадовалась, как ребенок.

Коп Фен принес медный сосуд, услужливо полил им на руки воду, подал полотенце. Они вошли в комнату, где большой поднос дымился запахами лука и корицы. По неподвижным лопастям висевшего у потолка вентилятора бегали большие ящерицы, издавая громкое чмоканье.

Роберт смотрел, как она сминает пальцами шарики риса, окунает их в соус и подносит к губам. Когда глаза их встречались, ему казалось, что между ними существует молчаливое согласие, захотелось коснуться смуглых обнаженных плеч, полных и теплых.

Они хвалили повара, говорили о традиционных кушаньях, не было произнесено ни одного слова, которое девушка предназначала бы только для него, и все же Роберт чувствовал, что она говорит, плавно двигается, поглядывает из-под опущенных ресниц и вообще находится здесь потому, что он жаждет ею обладать.

Когда Тари ополоснула руки и небрежно вытерла их об юбку, Роберт предложил ей сигарету.

Она стояла, наполовину освещенная лучами солнца, которые заставляли блестеть золотые нитки юбки, и смотрела на высохшие поля, на дорогу, по которой тянулся караван низкорослых лошадей, навьюченных мешками с солью, и пыль вставала рыжеватым дымом из-под неподкованных копыт. Дальше в зарослях джунглей возвышались холмы, а над ними пустое неприязненное небо. Зной еле заметно пульсировал, от удушливой жары клонило ко сну.

Девушка не прикасалась к нему, не искала близости, однако волосы ее источали теплое благоухание, истома была в ее теле, истома и призыв.

— Придешь вечером? Как услышишь, что подъезжает автомобиль, — значит, я приехал. Майор Сават берет меня с собой в деревню, недалеко отсюда.

Тари молчала, грудь ее мерно вздымалась от спокойного глубокого дыхания. Казалось, что слова до нее не доходят.

— Жди меня здесь. Или ты часовых боишься?

Он заметил, как насмешливо искривились ее губы. Тари смотрела на него почти враждебно.

— Слышишь, ты должна сидеть здесь и ждать.